Путь на Индигирку - [54]

— Увидел вас и решил заглянуть… — словно оправдываясь, сказал Васильев и пошел мне навстречу.

Постояли мы друг перед другом и, не говоря ни слова, оба присели на скамью.

— К геологам поедете, — сказал он без всякого предисловия. — Я так до них и не добрался… — Он покачал головой и с горечью усмехнулся. — Пришел ваш черед. Сказал Кирющенко, что вас надо направить, а он сомневается — доберетесь ли. — Васильев пристально смотрел на меня, словно прикидывая, доберусь я или не доберусь. — Доберетесь! — решительно, с хрипотцой, что всегда придавало уверенности и энергичности его речи, сказал он. — Не понимаю, почему вы молчали, когда мы об этом говорили у Кирющенко? Сразу бы и решили. Я не могу ехать, ревизор слишком много накопал. Откровенно скажу, не ожидал. Придется первым самолетом в Главное управление, не знаю, как удастся отбрехаться. В свой карман ничего не клал, а за халатность могут… — Васильев крутнул головой: — Эх, боюсь, тоска возьмет по тайге, жизнь не в жизнь будет. — Он с энергией воскликнул: — Все равно выкарабкаюсь! Или опять на Север, или в армию. Сегодня тассовскую сводку с полярной станции получил, что во Франции фашисты вытворяют! Не-ет, в спокойном месте, да еще в такое время не усижу, будьте уверены. Научат меня

уму-разуму и опять — на полную железку, только уж считать государственные деньги буду как следует, зарок себе дал. _ч

Васильев в раздумье, покачивая головой, уставился себе под ноги. Когда-то я спрашивал себя: почему он стремится помочь мне, хочет ли привлечь на свою сторону, заполучить союзника в том скрытом поединке, который все время шел у них с Кирющенко, или от душевной широты! Но я уж ничем не помогу, — значит, не из корыстных целей. Легче стало на душе. Не каждый смог бы в момент душевной катастрофы, признав себя побежденным, не пасть духом. Он смог.

— Нельзя мне уезжать, пока у нас все не наладится, — сказал я, решив быть откровенным. — Коноваленко подозревали, мало ли что еще дальше будет. Хочу, чтобы все прояснилось, чтобы мы относились друг к другу как прежде… Коноваленко сейчас со мной как с чужим… Нет, я не поеду.

— Как знаете, — сказал Васильев и встал. — Я бы на вашем месте не стал возражать. В одном случае личные отношения, в другом, кто знает, может, человеческая жизнь, болезнь пощады не дает.

— Это не личное… — я тоже встал.

Васильев покачал головой.

— Коноваленко я лучше знаю, — сказал он и усмехнулся, — зря вы о нем так печетесь, няньки ему не нужны. Жизнь штука грубая, жестокая, и вы ее уговорами и соболезнованиями не повернете, по себе знаю. Когда пошло молотить — держись, подставляй разные бока, чтобы не по одному месту, и держись. Послушайтесь моего совета: Кирющенко скажет ехать — езжайте. Я его не люблю — да вы знаете, — но должен сказать, по пустякам он возни не затеет. — Васильев помолчал, как-то несмело, неожиданно смущенно взглянул на меня и сказал: — Пароходство сдал Старикову, первым самолетом с ревизором полетим. Был хозяином, стал гостем, без дела, вот и нарядился… Непривычно как-то…

— Может, еще обойдется… — сказал я и, почему-то испытывая неловкость, отвел глаза в сторону.

Васильев рассмеялся, будто я сказал неумную шутку.

— Нет, не обойдется. По новым временам не обойдется. Знаете, что страшно? Как бы от настоящего дела не отстранили. С малолетства тружусь, на Алтае пошел с отцом на охоту, когда еще двенадцати не было. Избы помогал рубить, лес с ним валил, сплавом занимались. Приохотил он меня к неспокойной работе, так потом и пошло. В Одессе мореходку окончил, в Арктику потянуло, потом сюда бросили реку обживать. Чего тут только не было по первости, случаем чуть голову не сложил. С меня, знаете, как спрашивали? Сделал — ну и хорошо, а чего это стоило государству, какой ценой — никого не интересовало. Специалистов настоящих не было, а дела — невпроворот. Ну вот и зарвался, не учел, что время на месте не стоит… Эх, пожучили бы, а потом на самое, какое есть трудное, самое рассумасшедшее дело бросили. Чую, и нам придется горюшка хватить от фашистской чумы, тут уж не до легкой жизни…

XIII

Васильев и ревизор улетали через день, спецрейсом.

Рано утром я отправился на Индигирку, на наш аэродром. К самолету пришел еще Стариков. Он крепко пожал руку ревизору, кивком головы молча распрощался с младшим следователем, тоже покидавшим затон. Ревизор и следователь скрылись в самолете. Стариков подошел к Васильеву и обеими руками, смущенно улыбаясь, сжал его руку, сказал, что судоремонт будет закончен в срок, пусть Васильев не беспокоится.

— Хороший ты человек, Василий Иванович, — сказал тот, — но не для айеня твои слова, сам остаешься хозяином…

— Вы затон создавали, — сказал Стариков, — вас должно беспокоить, что тут дальше будет.

— Спасибо тебе за человеческое отношение, — сказал Васильев и неуклюже — кухлянка стесняла движения — обнял Старикова. Они расцеловались.

— Бывайте, — сказал Васильев и протянул мне руку. Я сжал ее, ничего от волнения не сказал и прикрыл щеку рукавицей, заслоняясь от ветра, дувшего сверху по широкой замерзшей реке.

В поселок со Стариковым возвращались молча, не глядя друг на друга. У самой конторы Стариков сказал, что меня разыскивает? Кирющенко.