Путь на Голгофу - [7]

Будучи прекрасными ремесленниками, вескерианцы в точности, до малейших подробностей воспроизвели иллюстрацию из Библии. На вершине невысокого холма глубоко -в землю был врыт крест, рядом лежали блестящие железные гвозди и молоток. Отца Марка раздели и вокруг его чресел обернули повязку, тщательно уложив ее складками так, как было показано на рисунке. Затем они вывели его из церкви.

Увидев крест, он чуть не лишился чувств. Однако, преисполнившись решимости умереть так же достойно, как жил — с верой в сердце, — он высоко поднял голову.

Но это было нелегко. Даже для Гарта, который лишь наблюдал за происходящим, это было невыносимо. Одно дело — рассуждать о распятии и рассматривать изящные, тщательно выписанные тела в полумраке молельни. Совсем другое — видеть своими глазами веревки, врезающиеся в кожу на руках обнаженного человека, привязанного к деревянной перекладине, видеть, как кто-то поднимает гвоздь и прикасается его острием к мягкой человеческой ладони, потом отводит назад молоток для удара. А затем слышать глухой звук проникающего в плоть металла.

И этот крик.

Лишь очень немногие рождаются мучениками. Отец Марк не принадлежал к их числу. После первого удара он так прикусил губу, что из нее хлынула кровь. А затем он широко открыл рот, запрокинул голову, спина его выгнулась дугой, и ужасный хриплый вопль разорвал ровный шелест дождя. Как бы в ответ на этот вопль толпа вескерианцев, наблюдавших за экзекуцией, пришла в невероятное волнение; какими бы ни были их чувства в эту минуту, они полностью находились во власти этих чувств, и несметное количество зияющих ртов отражало страшную агонию распятого священника.

Судьба сжалилась над ним, и когда был вбит последний гвоздь, он потерял сознание. Кровь, струившаяся из свежих ран, смешивалась с дождем и розовыми каплями срывалась со ступней; жизнь покидала его тело. И тогда, примерно в эти минуты рыдающий, все еще пытающийся разорвать свои путы, с головой, онемевшей от ударов, Гарт лишился чувств.

Очнулся он в своем амбаре. Вокруг было темно. Кто-то резал толстые веревки, которыми его связали. На улице все еще капал, шелестел дождь.

— Айтин? — позвал Гарт. Это мог быть только он.

— Да, — прошипел в ответ голос туземца. — Остальные совещаются в церкви. Лин умер, ты ударил его по голове, а Айнан очень плох. Некоторые считают, что тебя тоже нужно распять, и, наверное, они так и сделают. Или, может быть, забьют камнями. Они нашли место в Библии, где говорится...

— Я знаю, — бесконечная усталость навалилась на Гарта. — Око за око; Стоит лишь начать искать — и ты найдешь там массу подобных вещей. Замечательная книга. — Голова его страшно болела.

— Ты должен уйти и пробраться на корабль так, чтобы никто тебя не увидел. Хватит с нас жертв, — в голосе Айтина тоже звучала какая-то непривычная усталость.

Гарт попробовал подняться на ноги. Он прислонился головой к шероховатой деревянной стене и стоял так, пока не прошел приступ тошноты.

— Он умер!

Это был не вопрос, а утверждение.

— Да, недавно. Иначе я не смог бы к тебе прийти.

— И, конечно, его уже похоронили, иначе они не вспомнили бы обо мне как о следующей кандидатуре.

— Да, похоронили! — в голосе туземца послышались экзальтированные нотки, словно эхо донесло откуда-то голос покойного священника. — Он похоронен, и он вознесется на небеса. Так записано в Книге и так будет. Отец Марк будет счастлив, что все так обернулось. — Голос Айтина прервала спазма, напоминающая человеческое рыдание.

Опираясь о стену, чтобы не упасть, Гарт с трудом добрался до двери.

— Мы правильно поступили, да? — спросил Айтин. Ответа не последовало. — Он воскреснет, Гарт, правда?

Гарт стоял в дверях, и при свете, доходившем сюда от ярких огней, горящих в церкви, он видел свои изодранные, окровавленные руки, снимающие дверной косяк. Лицо Айтина наплыло на него из темноты, и Гарт почувствовал, как многопалые, с острыми коготками лапы мягко коснулись его одежды.

— Ведь он воскреснет, правда, Гарт?

— Нет, — сказал Гарт. — Он навсегда останется там, где вы его похоронили. Ничего не произойдет, потому что он мертв и навсегда останется мертвым.

Дождь ручейками струился по шерсти Айтина. Рот его был раскрыт так широко, что, казалось, он кричал во вес горло. Только сделав над собой усилие, смог он говорить, облекая непривычные для него мысли в слова чужого языка.

— Значит, мы не будем спасены? И не будем очищены от грехов?

— Вы были чистыми, — не то всхлипнув, не то судорожно усмехнувшись, ответил Гарт. — И это—самое страшное, самое ужасное и гнусное во всей этой истории. Вы были чистыми. А теперь вы...

— Убийцы, — сказал Айтин, а вода стекала с его поникшей головы и ручейками убегала в темноту.