Путь к трону. Князь Глеб Таврический - [14]

Насколько я понял, путешествие предстояло не очень опасное, по крайней мере, перед отправкой все мои попутчики были веселы, и никакой тревоги на их лицах я не замечал. Стояло знойное лето, ветра почти не было, поэтому весь экипаж сидел за веслами, выгребая против течения Волхова. Я тоже взялся за рукоятку и под удивленными взглядами товарищей один выгребал огромным веслом. Уже смеркалось, когда мы остановились на стоянку. Пока наш кашевар готовил поесть, наш старший Егорий, потрепанный жизнью воин со шрамами на лице, быстро осмотрел место стоянки и распределил очередь в охрану. Мне, как всегда, досталось самое нелюбимое время в последней трети ночи, когда вечернее тепло уже исчезает, становится зябко и сыро и хочется забиться в тепло и спать. Я завернулся в войлок и, сев на пригорок подальше от потухшего костра, досидел на нем до рассвета, прислушиваясь к тихому шуму леса и плеску волн. Утром же с удовольствием первым выпил горячего сбитня, приготовленного проснувшимся кашеваром, и завалился спать, пока меня не пихнули в бок садиться за еду.

Волхов мы прошли без приключений, изредка останавливаясь в редких деревнях прикупить свежей дичи и рыбы. В Ильмене задул ровный северяк, и мы с удовольствием шли под парусом, отдыхая от весел. Но в устье Ловати ветер опять стих – и вновь весла и весла. Мужики смотрели на меня с уважением: ведь я один крутил весло, которым гребли два человека. Зато мои старания были отмечены и кашеваром Ильей, который отвешивал мне в деревянную плошку двойную порцию кулеша или рыбы.

– Не, Костяй, – говорил он. – Ты точно из нурманнской породы, правда, я и у них таких здоровяков не видал.

На волоках Никандр торговался с мужиками до последней ве́верицы[2], хотя все знали точную цену каждого волока. На мое сказанное вскользь замечание, что зря только время теряем, он с усмешкой произнес:

– Не понимаешь ты ничего. Да если я торговаться не буду – какой же я гость торговый? Да я сам себя уважать не стану.

Опять мы медленно, на веслах поднимались вверх по Западной Двине, и я уже с надеждой ждал, когда же мы пойдем вниз по Днепру, не трогая этих весел, отполированных до блеска нашими мозолистыми руками.

Вечерами после ужина нас развлекал Егорий своими рассказами о службе в княжеской дружине, о сражениях с печенегами и половцами. Я упросил его научить меня работе с кистенем, которым он владел как фокусник, и мы по утрам развлекали своих товарищей, скача в доспехах по мокрой от росы траве и дико крича при удачных ударах. Незаметно прошло плавание по Двине – и вот опять волок, и наконец наша лодья плюхнулась с катков в воду Днепра, и теперь уже можно было идти под парусом вниз по течению, а веслами пользоваться только для маневров.

Я лежал на сухой траве и смотрел в ночное небо будущей независимой Украины. До Киева оставалось два дневных перехода. Для звезд девятьсот лет было ничто, и, глядя туда, можно было подумать, что я лежу в своем времени и в своей молодости. Как и тогда, громко трещали цикады, звездный купол неба в разных направлениях чертили сгорающие метеориты. Круглая луна огромным диском нависала надо мной. Сегодня мне попала третья стража, и все мои спутники, завернувшись в потрепанные половецкие кошмы, крепко спали. Костер, в который я больше не подкидывал хвороста, уже догорел, и только угли светились тусклым багровым отблеском. Неожиданно до меня донеслось еле слышное, сразу оборвавшееся ржание лошади. И почти тут же из темнеющего леса пришел запах немытого тела и перепревшей кожи. Адреналин ударил в голову мгновенно. Я был вновь бодр и свеж, как будто это не меня долю секунды назад клонило в сон. Мне повезло улечься в небольшой ложбинке, как раз по направлению вероятного приближения степняков. Поэтому, тихо повернувшись на живот, я надел ременную петлю кистеня на правую руку и, почти не дыша, ждал. Шорох травы становился все громче, и когда непокрытая бритая голова степняка показалась из ковыля, мой кистень с чмокающим звуком ударил его в висок. В ночной тишине этот звук показался мне громче выстрела, я затаился, но все было спокойно. Лазутчик, видимо, был один. Когда я подполз к убитому, тот лежал, уткнувшись носом в землю. В момент смерти он обмочился, и я попал коленом в эту лужу. Чертыхаясь про себя, быстро охлопал свою жертву и, забрав саблю и увесистый кошель, висевший на поясе, пополз к костру.

Когда я слегка тронул Егория за плечо, тот сразу все понял.

– Кто? – еле слышно спросил он.

– Не знаю, по виду вроде степняки, вот видишь, сабля какая.

Мы принялись тихонько будить своих товарищей. Костер к этому времени совсем потух, и почти ничего не было видно. Все быстро собрались, и наша лодья уже отходила, когда с высокого берега донеслись вопли и конский топот, и на фоне светлеющего востока были видны силуэты всадников. Они подоспели к воде, когда мы были почти на середине Днепра и закрылись щитами от возможного обстрела.

Один из половцев заехал в воду почти по грудь коню и закричал:

– Купец, я знаю, кто ты, между нами кровь моего сына, теперь, пока я не вырежу вас всех, не успокоюсь! Это я вам говорю – Джурай-хан!