Путь к славе, или Разговоры с Манном - [136]

А потом разразилась война.

Его и его семью вместе с остальными американцами японского происхождения согнали с места, его бизнес продали за гроши. Их переправили в лагерь для интернированных — военный релокационный центр, так его иносказательно называли, — в Мансанаре. Их интернировали — «релоцировали» — хотя, строго говоря, его предки не были японцами. Они были из Окинавы. Правительство не знало, в чем разница. Не знало и знать не желало. И двое сыновей этого человека — одного звали Джефф, другого Тони, — несмотря на то, что их родное правительство сделало из них заключенных, записались добровольцами в армию, чтобы доказать всем япононенавистникам, что японо-американцы — хорошие американцы. Они сражались в 442-м пехотном полку в Европе — в бригаде, состоявшей из граждан США японского происхождения.

В конце 1944 года, рассказал мне этот мужчина, ему в Мансанар пришла телеграмма, где говорилось, что Тони погиб в сражении. Не прошло и недели, как он получил вторую телеграмму. О гибели Джеффа.

Когда война закончилась, мужчине разрешили вернуться в Лос-Анджелес. Но там у него ничего больше не осталось, а денег, чтобы начинать все сначала, не было. Он перебивался случайными заработками, скопил небольшую сумму и с остатками семьи перебрался жить на Гавайи. Теперь он работал мастеровым. Он сказал, что никогда не сможет разбогатеть, занимаясь этим, но — добавил — и с голоду тоже не помрет.

Солнечный шар на горизонте сел в воду.

Мужчина поднялся с песка.

— Всего тебе хорошего, братец. — И пошел дальше по берегу.

Я пробыл на Гавайях еще три дня. Нельзя сказать, чтобы мне там очень понравилось.

* * *

Я вернулся в Нью-Йорк. Все осталось таким же, каким и было до моего отъезда, только теперь город окутывала дымка неизвестности. Я не знал, когда ко мне заявится — если заявится — Дайтон с новым требованием денег. Я не знал, позвонил ли Фрэнк кому надо, сумел ли договориться с кем-нибудь, кто потолкует с моим мучителем-деревенщиной. Потолкует с ним разок-другой, пока тот не унесет свою бледную задницу восвояси, за линию Мейсона — Диксона[54], и никогда больше не явится по мою душу, выцыганивать мои бабки.

И вот, ничего ни о чем не зная, я попытался продолжать жить обычной жизнью Джеки Манна, что мне удавалось довольно скверно. Я никак не мог отделаться от призрака того красношеего ублюдка, вскочившего мне на спину. Я не раз тянулся к телефону, чтобы позвонить Дайтону, выяснить, приходили ли к нему, говорили ли с ним, но всякий раз одергивал себя. Если он все еще в городе, какой толк ему звонить, напоминать, что Джеки Манн, человек-банк, здесь, рядом, и в любое время готов выдать ему наличные? Меня будто парализовало. Я не мог двинуться с места и даже не понимал, в какую сторону следует двигаться. Все, что оставалось, — это сидеть, ждать и надеяться, что каждый новый день, не приносивший никаких вестей от Дайтона, приближал меня к тому времени, когда я совсем позабуду о нем.

Вот так я и жил, от минуты к минуте.

И вот наступило утро, обыкновенное, ничем не примечательное утро: я поднялся ни свет ни заря после плохого ночного сна. Попытался посочинять новые номера — но не пошло. Попытался посмотреть телевизор — но с души воротило. Свежий экземпляр газеты «Таймс», заблудившийся у моей двери, был единственным, что как-то выбивалось из монотонной картины начавшегося дня.

Мне нужно было куда-то выбраться. Отправиться в город, послоняться. Походить по магазинам, что-нибудь купить, потратить деньги на всякие блестящие побрякушки, чтобы на время отвлечься от гложущих меня тревожных мыслей.

Бесполезно.

Все, что я ни делал, похоже, было бесполезно, не удавалось мне…

Что-то тут было не так. Помимо всего того, что давно уже разладилось, еще что-то терзало мой мозг, медленно и тупо, но настойчиво требуя к себе внимания. Что-то…

«Таймс» у меня под дверью. Откуда взялась газета у меня под дверью? Я не подписывался на нее. Так почему же газета… Нет! Это была не целая газета!..

Я завертел головой, ища глазами киоск. Увидел. Подошел. Схватил «Таймс», не обращая внимания на крики газетчика, рывком раскрыл ее, высматривая… высматривая…

У меня под дверью лежала не целая газета, а только…

Я швырнул газетчику несколько купюр — целую пачку, чтобы он заткнулся.

Раздел «Метро»: транспортники подумывают о повышении тарифов. Крысы напали на человека в парке. Самоубийство в Мидтауне. Председатель района обещает выделить специальную уличную бригаду для ликвидации выбоин. Серия грабежей нагнала страху на фешенебельную Парк-авеню. Открывается библиотека…

Газета хрустнула и помялась. Мои руки непроизвольно дернулись — до меня с запозданием дошло… Я снова развернул газету, уже предчувствуя панику, готовую обрушиться на меня, вот-вот. Самоубийство в Мидтауне. Мой взгляд запрыгал по всей статье, не в силах читать ее по порядку: «Уолдорф-Астория». Турист. Выпрыгнул. Житель Майами. Дайтон Спунер.

Газета опять смялась в гармошку; я судорожно прижал ее к своему телу, схватившись за живот, чтобы сдержать тошноту, которая прожигала меня изнутри.

Теперь газетчик уже не орал на меня. Теперь он спрашивал, все ли со мной в порядке. Люди трогали, теребили меня: «Вам нехорошо, мистер?», «Мистер, вам помочь?» Тысяча резких голосов — словно ледорубами по голове. Я вывернулся, огрызнулся на них. Пробился через обступивших меня людей, через их бормотанье. Как сумасшедший, бросился продираться через толпу пешеходов на авеню.