Путь к сердцу. Баал - [33]

– Аля, пожалуйста, ну, сделай это уже…

Сыр и хлеб вдруг потеряли свой вкус, аппетит пропал, даже цветастая салфетка, до того радовавшая глаз, превратилась в обычный кусок аляпистой бумаги с некачественно пропечатанными красными цветами. Блюдце было отодвинуто в сторону, кофе горчил.

– Ты не понимаешь: даже если я расшифрую эту бумагу, может оказаться, что это вовсе не место расположения тайного перехода на Третий, а всего лишь набор из идиотских знаков, ерунда.

– Но это же шанс! Ты сама говорила – скорее всего, переход!

Вздох. Сколько раз Алька уже пожалела, что поделилась своей странной находкой и мыслями о ней с подругой? Десять, двадцать? Если так, то скоро будет тридцать.

– Это засекреченный коридор и принадлежит, скорее всего, Комиссии. Если ты пройдешь по нему, тебя могут наказать.

– Я знаю.

– Тебя могут…

– Мне плевать, что они могут. Тим ждет меня там!

Тим Баркинс, скорее всего, никого на Третьем не ждал. Скорее всего, он уже давно забыл старых знакомых, забыл собственное прошлое и радостно окунулся в новую жизнь. Все забывали, все, только она – Алеста – по странному стечению обстоятельств все помнила. И тогда, и теперь.

– Он мог потерять память.

– Не мог. Не мог! Слышишь? Не мог! Ты меня отговариваешь? Ты просто против меня? Да? Если так, то так и скажи!

Утро окончательно превратилось в кошмар; Аля вздохнула еще раз, тяжелее.

Хлою она помнила еще с Монтаны, с Уровня номер один, с тех времен, когда они вместе проходили тесты на пригодность к жизни в новом мире, когда боролись за ценные места в списке, когда во что бы то ни стало верили, что впереди ждет удивительная счастливая жизнь в неизведанных краях.

Жизнь и вправду оказалась чудесной. Несмотря на то, что при переходе на Второй Хлоя начисто забыла подругу, несмотря на то, что они случайно встретились уже здесь – в Ринсдейле, несмотря на то, что теперь жили в маленькой двухкомнатной квартирке на Парк Авеню.

«Зря я заново предложила ей дружбу. Просто притворилась бы, что никогда ее не видела, и она ничего не вспомнила бы…»

Так оно и было бы, вот только поздно. Аля, которая всегда ценила друзей, не смогла пройти мимо, когда увидела старую знакомую в коридоре учебного корпуса – подошла, представилась тощей черноволосой девчонке заново, предложила пообщаться. А после и съехаться.

И теперь страдала.

Не потому что похожая на тощую взъерошенную птичку с тонким носиком и огромными глазами Хлоя была плохой, а потому что на свою беду здесь, на Втором, она встретила Тима Баркинса – байкера, который, получив разрешение на переход на Третий, позвонил подруге и бросил в трубку: «Дорогая, встретимся уже там. Целую. Мне пора».

И теперь Хлоя бесконечно бредила, что ее безумно любят, что ждут «где-то там», что попросту не могли, не имели права забыть. Что страдают, испытывают те же чувства, что поминутно, как и она сама, маются разбитым сердцем.

Чушь. Но сколько бы Алеста ни пыталась объяснить, что Любовь – это нечто другое, совсем другие ощущения от человека, жизни и мира, ее сожительница свято верила, что по-настоящему любят именно так – пугаясь неизвестности, изнывая, тоскуя, опасаясь, что забудут, разрывая собственную душу (а заодно и душу соседки) в клочья.

Как будто это доставляет удовольствие, честное слово.

– Я не могу быть ни в чем уверенной. Это просто найденная между листами старой книги бумажка. Просто чья-то записка, может быть, шутка, не имеющее смысла странное послание.

Она и сама не сразу поверила, что однажды, сидя в библиотеке и роясь в истории города, наткнулась на что-то значимое. Начала убеждаться в этом лишь тогда, когда поняла, что символы – не просто набор рисунков, но принадлежащая некому сложному языку письменность. А после нашла словарь – потертый и единственный в своем роде – и тогда уже убедилась наверняка: в записке шифр. Слова «переход», «три» и ряд координат. Причем координат, находящихся за пределами, обозначенными на карте Уровня. И с тех пор жадная до тайн Алька потеряла покой: рылась, копалась в старых листах, расшифровывала, а после не удержалась, поделилась открытием с Хлоей.

Зря. Хотя, откуда было знать? На тот момент еще не было Тима, не было разбитого сердца, не было гримас по утрам, не было фраз «ну, когда ты уже?».

Тогда Хлоя не болела любовью, которую Аля называла «страхом – меня не любят, меня забыли, я срочно должна туда попасть».

– Пожалуйста, поторопись. Я долго не выдержу!

«Я тоже».

– Я стараюсь. Но, если это окажется не тем…

– Ну, окажется и окажется.

– И я с тобой туда не пойду.

– Не ходи!

– И не смей никому говорить, кто помог тебе найти этот коридор.

– Не буду.

– А если окажется, что этот самовлюбленный Тим тебя все-таки забыл…

– Я знаю-знаю, я ни в чем не буду тебя винить.

В последнем Алеста сильно сомневалась – люди любили винить, обожали, и почему-то не себя, а других. Во всем: в бедах, в том, что не сложилось, в том, что сложилось не так, в отсутствии помощи, в ее навязывании, в беспричинном равнодушии, в переизбытке ненужных эмоций.

А ей бы тишины. И спокойно доесть свои два хрустящие хлебца, чтобы только она, кухня, зеленая мокрая листва за окном и выходной.