Путь к характеру - [96]

Но ум его этого не допустил. Как и Сэмюэл Джонсон, Мишель де Монтень в середине жизни стал все чаще думать о том, что в фундаментальном смысле живет неправильно. Удалившись от мира, он обнаружил, что разум не дает ему спокойно предаваться размышлениям, что его разум спонтанен, непостоянен и разобщен. Монтень уподоблял свои мысли отблескам света, пляшущим на потолке, когда солнце отражается от поверхности воды. Его сознание все время металось в разные стороны. Размышляя о себе, он мог обнаружить лишь мимолетные представления, за которыми тут же следовали другие, не связанные с ними, а за ними все новые и новые.

Монтень впал в депрессию и в этом страдании стал предметом своих сочинений. «Нам — я и сам не знаю почему — свойственна двойственность», — писал он. Воображение покидает его. «Я не в силах закрепить изображаемый мною предмет. Он бредет наугад и пошатываясь, хмельной от рождения… И я не рисую его пребывающим в неподвижности. Я рисую его в движении… Нужно помнить о том, что мое повествование относится к определенному часу. Я могу вскоре перемениться».

Монтень пришел к осознанию того, насколько трудно властвовать над собственным умом или даже над собственным телом. «Предоставляю вам поразмыслить, существует ли такая часть нашего тела, которая безотказно выполняла бы свою работу в согласии с нашей волей и никогда бы не действовала наперекор ей».

Таким образом, для Монтеня сочинительство есть акт интеграции себя в мир. Его теория говорила о том, что фанатизм и насилие, свидетелем которых он был, во многом являлись результатом паники и неуверенности, проистекающих из неспособности поймать в себе неуловимое. Погоня за мирскими благами и вечной славой — лишь тщетные усилия людей, ищущих вовне средство обретения внутреннего покоя и гармонии с собой. «Каждый устремлен куда-то в будущее, потому что не достиг самого себя». Опыты помогли Монтеню достичь самого себя. Своим творчеством он привел в порядок свое расколотое «я».

И Сэмюэл Джонсон, и Мишель де Монтень стремились к глубокому осознанию своего «я», но шли к нему разными путями. Джонсон описывал других людей и окружающий его мир, рассчитывая через эти образы определить себя. Даже когда он писал чью-то биографию, в чужой портрет просачивалось столько его собственных черт, что эти жизнеописания казались его собственными. Монтень же описывал себя и свою реакцию на события и при помощи самоанализа надеялся определить природу, общую для всех мужчин и женщин. Он отмечал, что «у каждого человека есть все, что свойственно всему роду людскому».

Эссе Джонсона обозначают авторитетную позицию, Монтень же пишет скромно и осторожно. Его сочинения формально не структурированы, в них нет четкой логики, они словно вырастают друг из друга. Высказав довод, Монтень через несколько месяцев мог вернуться к тексту и оставить на полях пометку, чтобы включить пришедшую ему в голову мысль в окончательный вариант текста. Подобная небрежность маскировала серьезность его предприятия. Он представлял дело так, будто оно было пустяковым, но в действительности относился к своему начинанию весьма серьезно. Монтень понимал, что прежде никто не писал ничего подобного, что до него никто не пытался честно раскрыть свое «я» и таким образом дать представление о нравственной жизни. Он пытался обозначить новый путь к характеру, намекнуть на новый тип героя — безжалостно честного, но с сочувствием относящегося к своему внутреннему миру. Его стиль был беззаботным, а задача — тяжелой: «Осознание собственных изъянов требует истинного напряжения души». Он стремился не просто раздвинуть границы знания о самом себе ради славы, внимания или успеха, но бросал себе вызов, чтобы прийти к целостной и упорядоченной жизни: «Величие души не столько в том, чтобы без оглядки устремляться вперед и все выше в гору, сколько в том, чтобы уметь посчитаться с обстоятельствами и обойти препятствия».

Монтень видел решение своих нравственных проблем в самопознании и самопреобразовании. Он хотел заслужить самоуважение. «Всякий может фиглярствовать и изображать на подмостках честного человека; но быть порядочным в глубине души, где все дозволено, куда никому нет доступа, — вот поистине вершина возможного».

Монтень оставил успешную карьеру, потому что чувствовал, что ему важнее обрести внутреннюю глубину и самоуважение. И он смело, не оправдываясь, посмотрел в глаза правде о себе. В своей борьбе он добился изящного равновесия, которое на протяжении многих веков очаровывает читателей. В большинстве случаев его недостатки вызывали у него лишь улыбку.

Представление Монтеня о себе было скромным, но твердым. Он признавал: он невзрачный, непримечательный человек, настолько непримечательный, что, когда едет со своими слугами, людям непонятно, кто из них господин. Если у него плохая память, он говорит об этом. Если он не умеет играть в шахматы и другие игры, он говорит об этом. Если он дряхлеет, он говорит об этом. Он корыстен, как большинство людей, и не скрывает этого: «Покопайся каждый из нас хорошенько в себе, и он обнаружит, что самые сокровенные его желания и надежды возникают и питаются по большей части за счет кого-нибудь другого». Монтень отмечает, что большинство целей, за которые мы боремся, скоротечны и хрупки. Философ может воспитать свой ум и стать величайшим в истории, но укуса бешеной собаки будет достаточно, чтобы превратить его в неистовствующего идиота.