Путь Единорога - [16]

- Узнаешь, если сделаю...

- Что?

- Самогонный аппарат, - засмеялся Матвей.

- Ты смеешься, потому что считаешь меня дурочкой. Сам не хочешь сказать, но я все равно догадалась...

- О! Я, кажется, снова слышу знаменитую колдунью!

- Смейся, смейся... Ты хочешь узнать будущее.

- Ты... Ты... - опешил Матвей. - Как ты догадалась?

Теперь засмеялась Мила.

- Вот так-то, таинственный бирюк! Колдовство!

- Нет, правда, откуда?

- Ты не знаешь, что ты говоришь по ночам?

- Неужели? - искренне удивился Матвей.

- Мне это приятно, - опять засмеялась Мила. - Это значит, что ты никогда не жил ни с кем... долго.

- И что ж я говорю?

- У тебя есть любимая фраза: "Человек должен знать будущее" - я ее раз пять уже слышала. А иногда ты говоришь так жалобно: "Слепые мы, слепые, как так можно!" - и будто всхлипываешь. Или вдруг заскрипишь зубами страшно и как крикнешь: "Ты покажешь будущее, покажешь!" Я сначала даже пугалась, а теперь привыкла. Я тебя вот так поглажу - и ты сразу успокаиваешься и спишь. Посапываешь, как малыш...

- Да, в разведку меня посылать нельзя, - улыбнулся Матвей смущенно.

- Я и не пущу тебя ни в какую разведку, выдумал! А еще... Обещай, что ты не будешь сердиться! Ну!

Матвей молчал.

- Ну обещай, а то не скажу!

- Обещаю.

- Один раз я решила попробовать... Я слышала, что если человек говорит во сне, то в это время надо взять его за мизинец и задавать любые вопросы - он ответит честно... Я так и сделала однажды... Я тебе только три вопроса задала.

- Какие? - спросил Матвей недовольно.

- Ну не сердись, пожалуйста, Матвей! Я спросила, правда ли, что ты хочешь сделать что-то такое, чтобы угадать будущее. И ты сказал: "Да". Но это был второй вопрос, а сперва я спросила... Не сердись! Я сбросила: любишь ли ты меня? И знаешь, что ты ответил?

- "Да", что же еще...

- Нет! Ты ответил: "Очень!"

- Это я могу и наяву сказать...

- Ну а мне хотелось, чтобы совсем-совсем-совсем правду...

- Правдолюбка, - улыбнулся Матвей и чмокнул ее в щеку. - А третий вопрос?

- Понимаешь, Матвей, ты во сне иногда говоришь о каком-то Единороге... Я не понимаю, что... И я спросила: "Кто такой Единорог?" Но ты ничего не ответил. Я снова спросила, и ты забормотал что-то про чуму, войну, время... Я не поняла. Кто это - Единорог?

- Да никто, - сказал Матвей. - Проста сказку, наверное, вспомнил. Я в детстве сказки любил, мифы... Спи, колдунья.

- Не могу...

- А что случилось?

- Знаешь, мне и хорошо и тревожно. Хорошо, потому что люблю тебя, а тревожно - не понимаю почему... Как будто что-то на нас надвигается... Я чувствую - вон с той стороны, из-за леса. Как будто там что-то собралось, скопилось и медленно-медленно ползет к нам через лес... Страшно.

- Не бойся, ведь я с тобой, - сказал он неуверенно.

- У тебя бывает так - когда и хорошо и страшно?

Он не ответил.

Еще бы не знать ему этого! Он испугался, как точно высказала Мила то же, что чувствовал он, и поразился этому совпадению, и сразу же понял, что не совпадение тут, а родство, единство, а значит - соединение судеб. И это, именно это, а не взвесь тревоги и счастья всерьез испугало его. Ведь он снова, как в летные годы, не мог, не имел права соединять свой путь с душой другого человека. Он бросил свою судьбу против неведомых, угрюмых сил и сам, только сам должен был выиграть или проиграть. А проигравший должен быть смят, растоптан, безвозвратно изувечен и выброшен вон из мира, который останется тогда несправедливым, немилосердным.

И никого не должно быть рядом, никто не должен быть вместе с ним сокрушен смертельным ударом.

Но вот не вышло. Не сумел. И теперь отвечает за Милу. Но нечем ему ответить, выбора нет. И остается идти тем же путем навстречу неизвестности и уповать на свои силы, на удачу, на благое предназначение, может быть, дарованное ему судьбой.

А Мила подсказала точно - именно там, куда уходит солнце, копилась и зрела угроза. Он не боялся, а только знал, что это близится схватка. Потому что одновременно, днями напролет работая над Машиной, чувствовал приближение последней спайки, последнего туго закрученного винта. Техника и вправду не подводила. И по мере долгой работы росла его любовь к Машине, и все ясней и ясней ощущал он, что Машина отвечает такой же любовью.

Он засыпал с предчувствием Сна. Но раз за разом предчувствие обманывало, и ночи были пустыми, черными, а пробуждения беспамятными. Сон пришел нежданно, когда Матвей, расслабленный и счастливый, заснул безо всяких предчувствий, уткнувшись в Милины пушистые волосы.

Вокруг был дождь - он шел из серого неба ровно, буднично, несильно, давно. Лес промок до мха, и на полянах земля уже не вмещала воду, и она выступала чистыми лужицами. Но на Матюшу дождь не попадал, а штаны он высоко подвернул и с радостью ступал по мокрой теплой земле, по прозрачным холодящим лужицам. Он уходил все дальше в лес и ничего не слышал там, кроме дождя. Вдалеке от опушки увидел знакомую березу - старую, толстую, раскоряченную, почерневшую, в Матюшин рост покрытую мхом. Он знал ее не один год, а недавно услышал слова былины: "У той ли березы, у покляпыя", и сразу понял, что вот эта его береза и есть "покляпыя". Он погладил ее мох, поглядел на соседние молодые березки и подумал, что они тоже когда-нибудь станут такие же покляпые. Он пожалел их всех и молча пообещал им потом, на обратном пути, придумать, как сделать так, чтобы они навсегда остались светлыми и стройными. За старой березой начинался лес - совсем глухой, страшный, и Матюша пошел к нему. "Вернись, сынок", - сказала береза маминым голосом. Он обернулся, посмотрел на высокий просвет серого неба, увидел, как капли дождя исчезают, не достигая его лица. Потом посмотрел на старую березу и покачал головой.