Путь-дорога фронтовая - [58]

Его тревожило другое. Тревожило наше неумение правильно, четко, продуманно строить военную работу. Он всегда говорил, что по части широких планов и обобщений у нас обстоит блестяще. Но как только дело дойдет до деталей, начинаются промахи, грубейшие ошибки. Поэтому Врангель не был окончательно разгромлен еще на полях Северной Таврии. Наши армии разошлись с Врангелем, и он, прорвавшись через заслон двух кавалерийских дивизий, беспрепятственно ушел в Крым через Чонгар.

Командующий боится повторения ошибок и сейчас. Поэтому его приказы повторяются по нескольку раз, он втолковывает их командованию дивизий, как опытнейший учитель, желающий, чтобы ученики усвоили все основательно и полно.

Но сейчас как будто все ясно. Все продумано и усвоено. В маленьком штабе, где суетня особенно увеличилась в эту тревожную ночь, он кажется самым спокойным. Сидит над картой Крыма, внимательно рассматривая схему озер.

Высоченный порученец, сгибаясь в три погибели, чтобы пролезть в дверь, внезапно предстает перед ним и взволнованно докладывает:

— Первая атака Турецкого вала отбита с большими потерями. Едва дошли до рва… Там чертовски напутано проволоки…

— Что намерен предпринять начдив?

— Сейчас начнется вторая атака. Пока я ехал… возможно, началась.

Начальник штаба отрывается от трубки, коротко бросает в сторону командующего: «Началась! Пошли!» — и снова прилипает к телефону.

— Артиллерия, говорю! — кричит он. — Та же ошибка, что и днем. Нет системы в артиллерийском огне. Системы! Системы! Командир четыреста пятьдесят пятого? Во время атаки? Плохо слышу… Не слышу… Да, комсостав. Сколько? Не слышу… Шестьдесят? Немедленно сообщите.

Он отдает трубку связисту, говорит ему:

— Телефон ни к черту! — и подходит к командующему. — Убит командир четыреста пятьдесят пятого полка, — сообщает он. — Первый ударный потерял шестьдесят процентов состава. Большая убыль младших командиров…

— Вы им сказали насчет артиллерийского огня? Полнейший разброд. Пехота атакует раньше, чем достигается огневое превосходство. Сходите, пожалуйста, проверьте, как идет переправа. Не надеюсь я на Каретникова. Не повернули бы опять. Анархисты!

Начальник штаба скрывается за дверью. Командующий почти сейчас же выходит вслед за ним и нетерпеливо идет к берегу.

Сплошной гул стоит над землей. Здесь смешалось все — рев пушек под Перекопом, ружейная и пулеметная трескотня, шум, идущий с Сиваша, где тяжело плескались сотни коней, тачанок, повозок, фур.

Он останавливается под деревом и прислушивается. Рев орудий стал так привычен ему за годы фронтов, что кажется естественным, как стенанья стали для прокатчика. Он его бодрит.

В 1905 году его ранят полицейские на улицах Питера. С тех пор в тюрьмах, на каторге, в ссылке возле него непрерывно бряцает оружие. Казацкие шашки сверкали над головой. Карабины тюремщиков стучали у камер. Револьвер надзирателя мелькал перед глазами. Оружие… оружие… оружие… Наконец-то оно попало в такие руки, которые знают, против кого его надо применять. Военная история, прочитанная в детстве, знания, приобретенные из книг в тюрьме, — все пригодилось. Все учтено, усвоено. По существу, он не военный человек, война — не его профессия. Во время войны капиталов он сидел в тюрьме. Но газеты, которые попадали в камеру, он тщательно прочитывал, интересуясь военными сводками, расшифровывая их и предсказывая удивленным товарищам по камере, какой, где нанесут удар французы или немцы и почему именно они должны его нанести. Талантливый стратег сидел в тюрьме, наблюдал, передумывал, разбирал военные действия.

— Зачем вам это? — посмеивались товарищи по камере над его повышенным интересом к военному искусству.

— Все пригодится! Революции, товарищи, все пригодится.

Покидая тюрьму и отправляясь в ссылку, он говорил:

— Готовьтесь, товарищи, набирайтесь знаний, скоро будет большая каша, и все пригодится.

Оружие попало в настоящие руки. Вот грохочут пушки, разрывается «шрапнелька», как любит выражаться он. Последняя свора тюремщиков, которых он атакует сейчас, будет ликвидирована. Он в этом уверен. Он это знает. Так было с Колчаком, так будет с Врангелем.

Он не военный человек по профессии. Он не был ни солдатом, ни унтером, ни офицером в старой армии. Партия послала его разбить врагов. И он сделался военным. Завтра он, может быть, станет строителем, дипломатом или слесарем (кстати, он знает это дело). Он будет работать там, где нужно партии и революции.

Под Уфой (это было на другом фронте), когда дрогнул наш полк, засыпаемый снарядами белых, и замешательство готово было охватить бойцов, впереди цепей вдруг появляется командующий и бежит с винтовкой в руке, увлекая расстроенные ряды бойцов. Командующий был контужен в голову. Уфа взята.

Его внимание привлекает странная фигура, двигавшаяся впереди. Она перемещается с места на место. Вот остановилась. Не то шепчет, не то плачет. Сделала несколько шагов и снова замерла. Должно быть, заметила его и стала приближаться. Женщина.

— Батюшка!

Голос дрожит.

— Что тебе, тетка? — мягко говорит он.

— Сынок там, — машет она рукой на Сиваш. — Успокой ты меня. Места не найду.