Путь через лес. О грибах и скорби - [10]

Обычно с публичными выступлениями у меня проблем нет, но как устроить самое последнее прощание? Что сказать? Я хорошо помню, как одним утром проснулась слишком рано. Это случилось за день до того, как вся моя семья должна была слететься в аэропорт Гардермуэн со всех уголков света. Мои Эйольфа очень любили. Отец обычно называл его «своим любимым зятем». И так как в семье я единственный ребенок, доля правды в этой шутке была, к тому же отец мог раз за разом повторять ее без риска обидеть других невесток. За окном уже наступило ясное летнее утро, хотя весь город еще спал. Я медленно отошла ото сна и поняла, что мне приснился Эйольф. Какая радость! Неожиданно и так приятно. Теперь, когда он мог вот так приходить и уходить, когда вздумается, в нем появилось что-то ангельское. Я открыла глаза и тут же насторожилась. Неужели Эйольф и правда здесь, в спальне? Слова пришли внезапно. Я схватила ручку и, не вставая с постели, написала всю речь.

Страха перед важнейшим, по моим представлениям, выступлением не было, равно как и уверенности, что я с ним справлюсь. Смогу ли я удержаться на ногах и не провалиться под землю? Смогу ли заговорить? Единственным утешением было то, что недосказанностей у нас с Эйольфом не осталось. Я благодарила судьбу за то, что в супруги мне достался именно он. Когда подруги, по обыкновению, жаловались на своих мужей, мне прибавить к разговору было почти нечего. К счастью, свою благодарность Эйольфу я выражала не раз. В супружестве он позволял мне быть самой собой, а не женой с потенциалом для совершенствования. Я успела поблагодарить его и за это, отчего на душе у меня было легче.

После церемонии прощания члены семьи, друзья и близкие были приглашены на поминки в общее здание садоводства. Меню было на редкость простым — ни элегантных канапе, ни многослойных бутербродов, только сосиски и тонкие картофельные лепешки. Я бросила все свои силы на церемонию и траурную речь. О том, что мы будем есть на поминках, я даже не подумала. Осознав, что заняться нужно еще и этим, я почувствовала легкую тревогу, но, додумавшись до идеи с сосисками, быстро примирилась с этой мыслью. Стол был действительно накрыт в память об Эйольфе. За все эти годы он наверняка съел не одну сосиску в лепешке втайне от меня. К тому же, исходя из того, сколько народу собралось и сколько порций уже было съедено, можно выскочить в магазин и купить еще. Практичной стороне моей личности такая затея пришлась по душе.

Ответственным за раздачу сосисок был назначен Ю., мой друг, который уже не раз предлагал помощь. Он спросил, сколько народу соберется. Ответа у меня не было. Я не имела ни малейшего понятия об этом и была не в состоянии провести хоть какие-то подсчеты. Я не помню даже, как всё устроилось с кофе. Еще на столе появилось несколько пирогов, — интересно, откуда они там взялись? Должно быть, кто-то просто принес их. От меня ускользнуло немало деталей.

Общее здание садоводства было идеальным местом для поминок. Сначала нужно пройти по узким тропинкам, обрамленным с обеих сторон маленькими деревянными домиками, ярко отражающими вкусы владельцев как в архитектурном, так и в садоводческом отношении. Одни участки попроще, другие позаметнее. Кто-то выстригает газоны до идеально ровного состояния и неотрывно следит за порядком на безупречных клумбах, а кто-то отдает предпочтение естественности, предоставляя зелени и цветам бóльшую свободу. Сверху открывается вид на весь кооперативный сад. Общее здание расположено на возвышенности, откуда видно домики по обеим сторонам тропинки. Эйольфу понравилось бы то, что о нем говорили собравшиеся. Впрочем, мне кажется, поток теплых слов его бы всё же смутил. Он не любил быть в центре внимания. Эйольф был тихим, но при этом по-своему заметным. И всё-таки я думаю, добрые слова приятно услышать каждому из нас, независимо от того, любим мы внимание или нет.

Кажется, после церемонии прощания я обессилела окончательно, словно впала в кому. После того как всё, о чем нужно было позаботиться, сделано, после того как люди, собравшиеся со всех уголков света, разъехались по домам, после того как цветы завяли и телефон умолк, остаешься в квартире один на один с печальными мыслями. Тогда-то я и поняла, что Эйольф не вернется с работы уже никогда.

Я добровольно отправилась во внутреннее изгнание. Скорбь разрослась и поглотила всю мою жизнь. Я погрязла в трясине тоски: просыпалась по утрам, но не хотела вставать. Я видела мир лишь через призму потери и боли. Спрятаться и переждать всё это мне было негде. Можно было рыдать и выть сколько душе угодно, но всё без результата, ответа не было. Я лежала на подушке Эйольфа. Над районом Фагерборг висела мертвая тишина.

Огромная часть моей жизни была безвозвратно утрачена. Измученная смертью, подобно Орфею, я не могла найти однозначного ответа на вопрос: что мне делать без Эйольфа?

Всё, что казалось мне надежным, нерушимым, превращалось в легкие, как перышко, мыльные пузыри, медленно уплывающие из виду. Я превратилась в легчайший мячик для пинг-понга, который выбросили в открытое море, где его теперь из стороны в сторону швыряли высокие волны. Скорбь — штормовое, переменчивое море, где ты тонешь без малейшей надежды на спасательный круг. Силы, рвущиеся и бушующие внутри, застали меня врасплох.