Путь Базилио - [38]

Вдруг некая тоненькая иголочка пронзила позвоночник поэта. Оно было не больно, а сладко: то вещий Дар пробуждался, открывались потаённейшие родники и очи души. Подняло, понесло, развиднелось, накрыло, сошлось — сarmen, metus, merum, mustum, reditus[9]. Явственно обнаружились какие-то маяки, резеда, мистраль. Впрочем, через секунду всё это умерло и растлилось, образовав по ходу барьер, или экран, или завесу жёлтого тумана.

Пьеро попытался повернуть голову. Туманный барьер повернулся вместе с головой. Дальнейшие попытки приводили к тому же результату. Маленький шахид даже взрыднул: он стремился к резеде и мистралю, он всю жизнь стремился к резеде и мистралю, и тут такой афронт. Кто б не взрыднул на его месте?

И в этот самый миг откуда-то отовсюду грянул громовой неслышимый — да, вот так и бывает в тех местах, куда по нечаянности вознёсся дух поэта — голос. Он был настолько оглушающе тих, что поэт сначала не разобрал, что ему говорят — вернее, о чём спрашивают.

Голос повторил то же самое, и на этот раз Пьеро что-то услышал:

— …шки или…ешки? — вопрошали его, и от его ответа зависело всё — и в то же время совершенно ничего не зависело.

— А разница? — нашёлся маленький шахид.

— Никакой, — признали свыше.

— Ну тогда первое, — наугад сказал Пьеро.

— То есть ты желаешь созерцать причины и начала последующих событий? — в нездешнем голосе прорезалось нечто вроде интереса. — Что ж, изволь.

Завеса тумана разорвалась снизу доверху, и Пьеро увидел небольшую комнатку с фикусом, торшером и роялем. За роялем сидела небольшая музыкальная обезьянка, а рядом возлежала старая, поседевшая поняша в круглых очках.

— Ещё раз, — скомандовала она обезьянке и запела:

— Я хочу… незнакомую женщину…[10]

Тоненький детский голосок подтянул:

— И знакомую тоже хочу-у-у…

— Стоп! — распорядилась старая поняша. — Где чувство? Страсти больше, страсти! Ты хочешь! И знакомую, и незнакомую!

— Зинаида Петровна, — прозвучал тот же голосок, — я маленькая ещё. Я пока никого не хочу…

Тут Пьеро, наконец, заметил смешную девочку-поньку в белых гольфиках, с завитой гривкой и бантиком между ушками.

Старуха посмотрела на ученицу недовольно.

— Ты чем поёшь, Лёвушка? Вот чем поёшь, тем и хоти! Ещё раз. Вступаешь сразу, на ре-диезе. Редиез — ми — ля-я… Поняла? Вот так вот: и знако-о… тут четверть, потом восьмушки… мую — то-о… четверть, слышишь? не держи… то-о… и две восьмушки — же хочу-у… не тяни в паузе, там тоже четверть, а не у-у-у. Жора, с того же места, — бросила она обезьянке.

— Я хочу… незнакомую женщину… — запела седая, вытягивая шею.

— И знакомую тоже хочу-у… — девочка постаралась изобразить страсть и в результате не попала в ноты, отчего смутилась окончательно.

Зинаида Петровна не остановилась.

— Необвенчанную и обвечанную! — вывела она уверенно и страстно, добавляя в голос вибраций.

— Зинаида Петровна, а что такое необвенчанная? — перебила девочка.

— М-м-м… Рано тебе об этом знать! — отмоталась седая поняша. — Жора, ещё раз, с фа начинаем! Необвенчанную и обвенчанную…

— И несу-ущую в чёрном свечу-у… — уныло закончила девочка.

— Ужас! — учителььница на этот раз рассердилась всерьёз. — Опять голос деревянный! Ты как пень поёшь! Если б не твоя мама, я б тебя давно выгнала, — проворчала она так, чтобы девочка услышала.

Девочка услышала: глаза её подёрнулись слезами. Она хлюпнула носом, но потом взяла себя в копыта и зло оскалилась.

— Как пень? — переспросила она. — Значит как пень, да? Жора! Ёлочку, две четверти!

Старушка и сказать-то ничего не успела, как обезьянка забренчала «па-бам, па-бам».

— В лесу родилась ёлочка, а рядом с нею пень! Имел он эту ёлочку четыре раза в день! — выдала Лика.

У седовласой поняши отвалилась нижняя челюсть.

— Ему сказала ёлочка — иди ты нахуй, пень! — «нахуй» прозвенело серебряным живым колокольчиком. — Вот подрасту немножечко, тогда хоть целый день! Немножечко-немножечко, тогда хоть целый день! — девочка вертанула хвостиком и лихо зацокала передними копытами.

Учительница приподнялась, усталые глаза её загорелись.

— Вооот! — простонала она с облегчением. — Вот теперь чувство слышу! Жора, ещё раз! Две четверти, престо!

— В лесу родилась ёлочка… — бодрячком вступила Зинаида Петровна и посмотрела на ученицу с надеждой.

— А рядом с нею пень!!! — маленькая поняшка, наконец, распелась, слова полетели по воздуху, как разноцветные птицы.

— Имел он эту ёлочку… — голоса учительницы и ученицы красиво переплелись, и Пьеро провалился в звенящее облако.

Внутри облака оказалось довольно-таки неуютно. Оно было сырое, холодное и остро пахло чем-то химическим.

Присмотревшись, Пьеро увидел за клубами пара — а может, дыма? — огромного хемуля с обвисшим клоком серой шерсти под подбородком. Пьеро слыхал, что хемули растут всю жизнь, и понял, что перед ним существо древнее, почтенное, может быть даже заслуженное. Последнюю догадку подтверждала старомодная юбка с порыжевшими кружевами, золотые очки на морде, а также убранный в рамочку документ на столе — оказывается, тут был стол — с надписью: «Доктор биологических наук, адьюнкт-профессор факультета биохимии Бибердорфского Университета, доцент, заведующий лабораторией биоинформатики…». Дальше шло что-то мелким шрифтом, а в конце крупной прописью было выведено: «Г. Эльфант».