Пустыня внемлет Богу - [40]

Начальство копей уведомлено о том, кто к ним направляется, и тем не менее для Месу неожиданности следуют одна за другой.

Добытчики, главным образом хабиру, абсолютно не похожи на тех, в Кемет, всегда пришибленных и жалко улыбающихся. Тут они сплошь мужчины крупного сложения с угрюмыми лицами, весьма прохладно относящиеся к любому новому лицу, будь он даже сам повелитель мира.

Следующая неожиданность: Яхмес, оказывается, довольно неплохо изъясняется на языке хабиру. Ничего не скажешь: в школе фиска и сыска проходят фундаментальную подготовку. Некое подобие улыбки едва смягчает их лица, когда Яхмес вступает с ними в разговор и, желая размягчить также их души, спрашивает, знают ли они историю Иосефа и его братьев.

Эффект совершенно обратный. Они вообще отказываются говорить с Яхмесом и, проявляя к приехавшим откровенную враждебность, покидают их. С трудом, после отчаянных усилий, удается разговорить одного из них.

Оказывается, история Иосефа, которая воспринималась их дедами и отцами как прямое продолжение каждодневья с трудностями кочевой жизни, отсутствием пастбищ, страхом голода, заботой о детях, была невероятной приманкой. Снилась им страна Кемет, текущая молоком и медом благодаря стараниям их земляка Иосефа: уж он-то обеспечит им сочные пастбища и сытую жизнь. А вылилось это в каторгу во втором, а у некоторых и в третьем поколении.

Разве могли они знать, наивные кочевники, жив ли Иосеф, умер ли, можно ли принимать самый распрекрасный миф за реальность в тот миг, когда их, впавших в восторг с приближением к границам Кемет, внезапно окружили лучники на колесницах, отхлестали бичами, загнали в эти копи и на каменоломни по ту сторону моря, в самой Кемет?

Страшнее всего, что это ведь и не острог, где отсиживаешь срок по суду. Дело бессрочное.

— А куда же делись их жены и дети? — спросил Яхмес.

— Отцы действовали точно по рассказу: оставили даже младших братьев, подобных Вениамину, пошли на разведку. Потом, с годами, благодаря проходящим здесь купеческим караванам наладились связи, к некоторым пришли жены с детьми, построили поселок вокруг храма нашей богини Хатхор. Я, к примеру, родился уже здесь, но, еще не умея и звука произнести, знал, что за эти вышки уходить нельзя.

— Были побеги?

— Очень редко. И куда бежать, да еще одному, ну, даже двум-трем. Что ждет за этими холмами и горами, там, на севере, откуда мы пришли? Здесь хоть есть кров, еда, заработки, еще и пища духовная — в храме.

Знатоки, да и Месу, понимают письмена, знают способы их копирования, но говорить на этом языке не умеют и потому ловят каждое слово, переводимое Яхмесом. Позже, в храме, по утрам, когда все добытчики находятся в копях, копируя с черепков, колонн, ваз и кувшинов знаки письма хабиру, Месу открывает, что Яхмес не умеет ни читать, ни писать, лишь разговаривает на этом языке, гениальная легкость письма которого, ошеломившая в свое время Итро, несет в себе ощутимую полноту будущей письменности с внешним изяществом своих знаков и внутренней их органичностью. Кажется, она и вправду связана с небом этих мест, которое ощущается здесь более глубоким и синим в полдень, более багряным в часы заката, когда Месу поднимается на ближайшую сопку и видит вдали, на северо-востоке, толпище иссиня-фиолетово-багровых гор, исподволь, но достаточно настойчиво, подобно влекущему тебя течению, притягивающих твой взгляд, словно бы кто-то оттуда пристально следит за тобой, как дальний водоворот, который только и поджидает несущее тебя течение, чтобы втянуть в свою воронку.

Месу даже как-то становится не по себе, и он, с тенью Яхмеса за спиной, спускается в сумерки, освещенные светильниками храма, осторожно, чтоб никому не помешать, присаживается в углу, слушает молитвенные песнопения этих людей, словно бы пребывая вместе с ними в некоем облаке врожденного чувства достоинства, которое внезапно и остро обнажает, как толстый слой грима на всех дворцовых лицах, от высших до низших, уже привычные, даже естественные там лицемерие и лизоблюдство.

Весь обратный путь Месу с раннего утра до поздней ночи проводит на палубе, с внезапно проснувшейся в нем ненасытностью заядлого путешественника вбирая в себя сизо-черное с просинью пространство вод, плавно изгибающуюся линию горизонта, мелькнувший поворот дороги, обещающей дальний, полный тайны и одиночества путь, безмолвные скопления камышей, ибо шорох их не доходит до корабля.

Во дворце его ожидает объемный свиток — копия папируса о смерчах в пустыне, присланная ему Мернептахом. Автором трактата является ученый и аскет Хори, всю жизнь изучающий это явление. Живет он в одной из скудных пещер, которых немало в невысокой гряде холмов, единственной в необъятной западной ливийской пустыне. До этого пещерного поселения аскетов дня два плавания вверх по течению Нила, затем дня три езды по пустыне на запад.

Понимая Месу с полунамека, Яхмес начинает готовить поездку.

Движутся в основном по утрам, к обеду спасаются в прихваченных в дорогу шатрах. На миг откинешь полог, и тебя заливает звенящий бескрайностью зной. Слепяще белый, подобно сахару, песок необозрим и легок, как прах смертный.