Пустыня в цвету - [8]

– Когда я опять вас увижу? – спросил он, когда Динни поднялась, чтобы уйти.

– А вы этого хотите?

– Необычайно.

– Почему?

– А почему же нет? Вы – первая настоящая дама, которую я вижу за последние десять лет. А может, – первая, которую я видел вообще.

– Если вы хотите, чтобы мы с вами встречались, не смейтесь надо мной.

– Смеяться над вами? С какой же стати? Итак, когда?

– Ну что ж! В данное время я ночую в чужой рубашке на Маунт-стрит. По существу, мне бы полагалось быть в Кондафорде. Но сестра моя на будущей неделе выходит замуж здесь, в Лондоне, а брат в понедельник приезжает из Египта, поэтому я, наверно, пошлю за своими вещами и останусь в городе. Где бы вам хотелось меня видеть?

– Давайте завтра покатаемся. Я целую вечность не был в Ричмонде и Хемптон-Корте.

– А я не была ни разу.

– Вот и прекрасно! Я приду за вами к памятнику Фоша в два часа, в любую погоду.

– Я с радостью поеду с вами, мой юный рыцарь.

– Великолепно! – Он вдруг склонился, взял ее руку и коснулся ее губами.

– Вы очень учтивы, – сказала Динни. – До свидания!

Глава четвертая

Динни была так поглощена своими тайными переживаниями, что ее влекло к уединению, но она была приглашена ужинать к Адриану Черрелу. После его женитьбы на Диане Ферз они выехали из дома на Окли-стрит, с которым были связаны такие грустные воспоминания, и скромно обосновались на одной из просторных площадей Блумсбери – в районе, к которому возвращался былой аристократизм, утраченный в тридцатые и сороковые годы девятнадцатого века. Дом выбрали за его близость к «ископаемым», ибо Адриан считал, что в его возрасте надо дорожить каждой минутой, проведенной с женой. Могучее здоровье, которое дядя обрел, как и предсказывала Динни, прожив год в Нью-Мехико с профессором Халлорсеном, проявлялось в темном загаре на изрезанных морщинами щеках и улыбке, теперь гораздо чаще освещавшей худое лицо. Динни с удовольствием вспоминала, что это она дала дяде верный совет, которому он, к счастью, последовал. И к Диане возвращалась былая живость, которая до ее брака с беднягой Ферзом помогала ей блистать в «Обществе». Но не очень светская профессия Адриана и постоянная потребность быть вместе не позволяли Диане вернуться в этот священный круг избранных. Да и ее самое все больше привлекала роль жены и матери. Пристрастная к Адриану племянница считала такое влечение совершенно естественным. По дороге к ним она обдумывала, стоит ли ей рассказать, как она провела сегодняшний день. Враг недомолвок и хитростей, она решила быть откровенной. «К тому же, – рассудила она, – влюбленные девицы обожают посудачить о предмете своих воздыханий». И потом, если ей будет уж слишком тяжело без наперсницы, дядя Адриан сыграет эту роль как нельзя лучше; во-первых, потому, что он хорошо знает Восток, но главным образом потому, что он – дядя Адриан.

За столом, естественно, заговорили прежде всего о замужестве Клер и возвращении Хьюберта. Динни была встревожена выбором сестры. Сэру Джералду (Джерри) Корвену уже стукнуло сорок; это был подвижной человек среднего роста с решительным, даже дерзким лицом. Динни признавала, что в нем много обаяния, но боялась, что его даже чересчур много. В министерстве колоний он занимал видное положение и был одним из тех людей, о ком говорят, что «они далеко пойдут». Динни беспокоило, не слишком ли Клер на него похожа – такая же бесстрашная, яркая, готовая все поставить на карту; к тому же она моложе своего будущего мужа на целых семнадцать лет. Но Диана, хорошо знавшая жениха, сказала:

– Разница в семнадцать лет – это для них благо. Джерри нужно остепениться. Если он к тому же будет ей и отцом, брак может оказаться счастливым. Чего только он не перепробовал на своем веку! И я рада, что они едут на Цейлон.

– Почему?

– Подальше от прошлого.

– А у него богатое прошлое?

– Душенька, сейчас он очень влюблен, но с такими людьми, как Джерри, при его обаянии и врожденной страсти играть с огнем, никогда нельзя быть спокойной.

– Брак всех нас превращает в трусов, – пробормотал Адриан.

– Ну, Джерри Корвена не напугаешь, его влечет к опасности, как золотую рыбку к мотылю. А Клер, наверно, от него без ума?

– Да, но Клер и сама любит играть с огнем.

– И тем не менее, – заметил Адриан. – оба они, по-моему, люди не очень-то современные. У обоих есть голова на плечах, и оба не ленятся шевелить мозгами.

– Ты прав, дядя, Клер берет от жизни все, что может, но при этом у нее какая-то неистощимая жизненная энергия! Из нее может выйти вторая Эстер Стенхоп[4].

– Ты умница! Но для этого ей сперва надо выгнать Джерри Корвена. А тут, если не ошибаюсь, ей может помешать ложный стыд.

Динни с удивлением смотрела на дядю.

– Ты так говоришь потому, что знаешь Клер, или потому, что в тебе говорит кровь Черрелов?

– Потому, что в ее жилах течет кровь Черрелов, дорогая.

– Ложный стыд… – прошептала Динни. – Вот у тети Эм его, по-моему, нет. А между тем она такая же типичная Черрел, как и мы все…

– Эм напоминает мне части скелета, которые никак не складываются друг с другом, – сказал Адриан. – Даже не поймешь, что это был за зверь. А ложный стыд – свойство заурядного организма.