Пустыня - [42]

Но и раскол не изменит моей природы… Не знаю, помнит ли щебень, что был когда-то частью другого, целого камня? Но материя, из которой он состоит, ничего не теряет.

Может быть, по отношению ко мне материя — женская суть? И уж она-то останется неизменной, если я утрачу, не смогу больше, окажусь не в силах.

Счастливы ли одинокие женщины? Как ни странно, я испытала страх остаться одинокой, именно когда разошлась с мужем. Впрочем, что же тут странного? Я хотела выразиться не так. Я имела в виду, до замужества не испытывала опасений, что окажусь никому не нужна, беспомощна, ущербна, словно калека. Напротив, казалось, будь одна и живи — не хочу. А станет скучно — ребёночка родишь. Всё веселее. И мысли о постоянном мужчине даже не возникало.

Когда же мы поженились, подумалось, парадигма сменилась (выражаясь современным языком). Я была увлечена новой моделью общего будущего: хорошо идти плечом к плечу, рядом с молодым мужем, красивым, талантливым, во всём помогая ему и благодарно принимая помощь. Но вскоре оказалось, жить с этим красавцем невозможно — а равно и со мной.

Я бодрюсь, держу себя в руках, иногда даже смеюсь — чувствую себя сильной, взрослой и опытной: я, вроде бы, отстала от своих подруг, у всех ровесниц и соратниц к нашему возрасту перебывало любовников штук по пять, а то и десять, а то и двадцать, а я-то никого… Вероятно, данное обстоятельство может дать представление о том, насколько я высокого о себе мнения. Да, правда, и, сказать открытым текстом, мне никто не кажется достаточно хорош.

Кроме Атоса.

Или закомплексована.

Но я должна сказать себе: как хорошо, что разбежались! Разве теперь я могла бы сидеть вот так, с лап-топом на коленях, мирно отстукивать некий мне одной слышимый ритм по клавиатуре, пить чай, оглядывать комнату — так спокойно, зная, никто не войдет, потревожит, потребует внимания.

И всё же, до чего я зла на него! Как обидно, какая досада огромной занозой сидит внутри… Как грубо предали, нагло посмели, дерзнул он как. Надо ещё довести молодую спокойную вообще-то женщину, чтобы крушила стулья о стены. И, будь моя воля, собрала бы что надо: проездной, обмылок, футляр для очков с очками, лак для ногтей, и двинулась прочь, наугад, в темноту, на поиски места и времени, где могла бы стать мужчиной и научиться сражаться. Но теперь приходится участвовать в битве, оставаясь собой. А как недавно я была ребенком…

Знаете ли вы, в каком возрасте мы окажемся в раю? Если выберете исламский, то, кажется, лет двенадцать, христианский — что ли, четырнадцать. Не помню, кто-то говорил. Важно другое: рай — для детей или подростков. Конечно, строго говоря, там никто не имеет возраста, но можете быть уверены, что встретите свою мать золотистоволосой сверстницей.

Я проснусь юной.

Не знаю, происходит ли возрастная инверсия, если человек попадает в преисподнюю? Может, там действует иной закон: умираешь молодым, а просыпаешься старым… Туда бы я не хотела.

Таким образом, земля — перевалочный пункт между раем и адом, здесь мы проходим превращения от завязи и цветка до опадающего в гниль плода. А не наоборот, как жаль.

Вот просыпаюсь, отводя с лица рукой последнее облачно земной дрёмы. Я желала бы, чтобы в тот момент на пальце блеснуло твоё кольцо, но не знаю, как с украшеньями на том свете. Я встаю.

Расстилаются кучерявые облака, вижу подобия лиц или детских воспоминаний, только всё наслаивается, и понимаю, что мысли и образы вовне, вокруг, рядом.

Я умерла совершенно одна. Помню отчётливо и точно: никто не провожал в путь.

Мы расстались, когда мне исполнилось двадцать четыре — жаль, не часа, а года. Потом ты жил с другой, она тоже хочет быть с тобой за гранью этого мира, который стал для нас тем миром. Тем ещё миром.

Мы прожили наши жизни врозь, но я не жалею: ты был мне послан как взыскуемый светлый. Я понимаю, почему мы расстались. Наверно, мы слишком любили друг друга, такая любовь не могла выжить там, где мы вынуждены были есть пищу и испражняться, спать и испытывать половое влечение, сглатывать слюну, расчёсывать волосы, ждать моих менструаций и делать все те унизительные вещи, которые необратимо обращают человека в тварь.

И я с лёгким, воздушным сердцем рассталась с тобой. А всё остальное, дальше, после, уже не имело значения. И всё-таки такой, каким ты пришел в той жизни, ты мне не нужен, не подходишь. Я не понимаю твоих привычек: громко петь, разговаривать по телефону, ходить по комнате.

Ты ударил меня. Ну и что ж? Там, в другом мире, будет по-настоящему хорошо: ты будешь лежать недвижим, светлый, тонкий, словно ребёнок, погрузившийся в сон. Говорят, есть такая болезнь: люди засыпают и не просыпаются. Если им не вводить глюкозу в вену, они умирают. По-моему, самые умные люди. Я бы так тоже хотела.

Только прогоним твою подругу: она не имеет на тебя никаких прав. Впрочем, если захочет, может остаться. Собакой. Пусть ляжет у моих ног и спит, свернувшись клубком, и я буду знать, вот любимое животное моего дорогого ребёнка.

Только и так я буду одинока: вы ведь будете оба спать, может быть, ваши сны соединены коридором — откуда я знаю? Давай лучше её прогоним, а то мне придется убить её и в раю.