Пустыня - [26]

Банально, да?

И в глубине меня самой, как в пещере, в дальнем закутке, прежняя всхлипнет и захочет бежать к тебе, отшвыривая тонкими руками большие преграды, и в тот самый момент под бесчеловечную и короткую, как взрыв, девятую симфонию Бетховена я со злорадным внутренним смешком вздерну её на виселице памяти, и она, раньше бывшая просто узницей, погибнет в корчах — прямо у тебя на глазах. Я буду скудно подкармливать её жалобными крошками, чтобы она могла дожить до сего момента, и чтобы ты узнал её во мне, совершенно другой уже женщине, и не понял сразу, что она умерла — я получу огромное наслаждение, убив её в твоем присутствии.

И ты, конечно, поймешь, что она погибла именно в этот момент, момент нашей новой встречи. Её воспоминания и дальше будет жить во мне, но я-то буду, как я уже объяснила тебе, совершенно другая. Такая, какую ничто не связывает с тобой. Которая не просто не любит тебя — но и никогда не любила.

Она и будет моей маленькой самодовольной местью. Месть размером и темпераментом с йоркширского терьера. Опасная только для крыс, соразмерная им. Я не собираюсь воспитывать в себе волкодава или добермана. Разве что доберман-пинчера. Какова дичь, таковы и собаки. Никто не выпустит против маленькой крысы целую свору.

И тебе она не положена.

О боже мой, прости меня, любимый. Я сама не знаю, что говорю. Просто как пьяная от горя и усталости. Не могу поверить, что всё правда. Не могу поверить. Дурацкие фразы из любого американского кинофильма. Они умеют только скудный диапазон человеческих чувств, зато здесь они иногда даже попадают в точку.

А Ванька, мой милый добрый Ванька, сейчас работающий завскладом, подписывающий накладные и прочее, для чего из своего Жуковского мотается на противоположный конец Москвы и зарабатывает шестьсот долларов… И половину средств тратит на семью — у него семья. Жена Светланка и сын, Васькой назвали. А другую половину — на партийную работу. Сайт и газета. Он пишет рассказы. И утешает меня.

— Да не переживай ты, — скорее по наитию, чем реально видя моё угнетенное состояние, говорит он. — Вот я никогда не жалел, что влюблялся и расставался. А жалел только о том, что сильно переживал. Как сейчас помню, когда с Анночкой поссорились, столько времени освободилось! За две недели учебник по истории средневековья прочел! Сейчас бы те времена…

О человеческой свободе и связанных с ней предметах

Успела особо заметить себе, понять: нахожусь чуть ли не в лучшем времени-периоде-веке жизни. Больше не подставляюсь. И сама выстраиваю всё, чтобы никто не откусил случайно высунутую ложноножку, и не нанес слишком большой ущерб освящённому одиночеству.

Вы вероломны.

Я ещё не встречала мужчину, который, хоть и женат, не считал бы своим священным долгом (говорю без иронии, кстати) подвергать себя опасности жестоко влюбиться в ту воздушную особу, которая, например, появляется в его жизни спонтанно и обратимо. Всем вам всегда скучны, надежны и потому уже надоели отношения с жёнами, а ведь когда-то тоже полыхали ошеломительным огнем новизны.

Все мы, другими словами, одиноки…

Надо сознаться: пью минеральную воду «Оболонь», а представляю коктемерзкий «Мускат», десерное розовое вино сафьянного вкуса. Претворяю минералку силой воображения, наедине сама с собой, даже передёргивает от градуса, и самодовольство столь велико, что и Чёрное море не может сравниться с ним в данный момент. Я длю свою мысль, хоть она и прерывиста — нынче опять плакала и думала, что надо мириться с Дмитрием пока не поздно. Враньё. Лучше я стану ослабевшей от недополученной любви пьянчужкой, хмелеющей от воды. Итак, продолжаю.

Если у меня хватило решимости рвануться и — в итоге — вырваться из отношений, которые стали уже более походить на путы, на узы, те самые, обременительные, хоть и однокоренные высоким словам «союз», «союзник»…

И если хватило настырности, упорства и терпения к боли (так беспородная собака, дворняга с примесью волчьей крови, попавшая в тайге в капкан, перегрызает себе лапу и уходит на трёх), это ведь ещё, тем не менее, не значит, что такому же упорству можно обучить и лелеемого в домашних условиях шпица, манерную болонку, колченогую ливретку, или — пусть даже бульдога, боксёра, дога.

Чтобы решиться на такое, нужна именно безродная отвага, а главное, нет, — отчётливое понимание, лучше потерять лапу, чем погибнуть, а ведь знаешь наверняка, погибнешь. Сдохнешь последней смертью, будешь трястись, писаясь от ужаса, при виде хищника, медленно и вальяжно подбирающегося к тебе, легкой добыче. Хищник явится рано или поздно, вне всяких сомнений. Навалится и сожрёт, обдав напоследок тошнотворной вонью своей слюнявой раззявленной пасти.

И ты останешься обсосанными косточками, а может, только зубы отщелкнут, да выплюнут ногти, а может, и вовсе ничего не останется.

Греют душу новые предвкушения, поверишь ли, хотя щёки в настоящий момент снова солёные не от моря, а от слёз, и, хотя неловко признаваться — ну тебе ведь можно? Ты поймешь меня и простишь? — чарует едва занявшееся зарево моей славы и моего позора. (Одно и то же). Я немного боюсь, но больше хочу, да солнце и нельзя закатить вручную, закатится уж как-нибудь само… Потом, попозже… А я, наверно, останусь, старенькая, сложившаяся из морщинок, с больными, скрипучими, как у Железного Дровосека, суставами. Я-то, конечно, надеюсь, что превращусь в лёгкую сухую старуху, и буду ещё красивее мадам Фу-фу. Но не смотри на меня, новая юная девочка с гладкими облизанными морем ногами. Не смотри, дитя. Что за глупые зелёные искорки восторженной зависти, к чему интерес? Ты, пожалуй, не совсем глупа, если смотришь так именно на старуху, а не на молодую женщину — девчоночку чуть постарше тебя — но и всё. Ещё большим умом будет вообще не смотреть на женщин. Да, лучше бы тебе смотреть на мужчин.