Пустота - [30]

Здесь, на возвышенности, маки росли гуще и выше: казалось, что они не столько гнутся под ветром, сколько черпают из него силы. Стебли шелестели друг о друга. Цветки тянулись к потокам света. Анна вытащила было телефон сделать фото для Марни, потом, разнервничавшись, спрятала обратно. Восторг и удивление заставили ее осторожно коснуться медных цветков, похожих на фольгу. Ей почудилось, будто она что-то слышит; она прислушалась, встав на колени. Ничего; то есть ничего, в чем можно остаться уверенной. Но она почему-то вздрогнула. Потом позволила ветру и жаворонкам увлечь себя на пастбища – откуда появилась часом позднее, по неожиданному изгибу тропы, сбившись с пути, но продолжая испытывать странно блаженное чувство. Она спустилась по крутой известняковой тропе к заливным лугам, низкорослым выгонам, там и сям утыканным кустами чертополоха, шиповника и в особенности куманики, и обрамленной ивами речушке. Пейзаж оживляла только постройка на краю выгона.

Дом на четыре спальни был построен в 1990-х из крепкого кирпича блеклого оттенка и продолжал выглядеть так же, как на архитектурном рисунке, устойчивый к прихотям погоды. Малоэтажный, но не бунгало. Перед крыльцом – патио, похожее скорее на парковку. Белые решетки на всех окнах, словно бы заклеенных, насколько можно судить с такого расстояния. На пологой крыше сверкали под лучами утреннего солнца солнечные панели и приспособления для автономного водонагрева. На краю длинного асимметричного сада – несколько деревец, явно унаследованных от предыдущей, аутентичной версии этого дома. Скворцы свили себе гнезда в дуплах, и оттуда доносился энергичный щебет: единственное проявление жизни на всем участке[28]. В остальном же дом напомнил Анне забытую на коврике детскую игрушку, устойчивую к старению ввиду простой и практичной искусственности всех ее материалов. Она сообразила, почему здание показалось ей знакомым: дом этот был ее собственный.

– Не уверена, что он мне теперь по душе, – сказала она тем вечером доктору Альперт. – Не могу объяснить почему.

Но на самом деле могла. Комнаты как пластиковые упаковочные ящики. Слишком много старой, однако безликой мебели. Одежда, которая ей больше не по размеру. Машина, за руль которой она никогда не сядет. Дом скорее напоминал склад старых вещей.

– Там каждая комната похожа на грузовой отсек, – пожаловалась она.

– Вы уверены, что это был именно ваш дом?

Анна расхохоталась.

– А знаете, – сказала она, – у меня три унитаза. Один в ванной, один в сауне и один внизу под лестницей. Кому нужны три унитаза? Я по ночам просыпаюсь, думаю, на какой сходить, и жалею, что больше не живу в однокомнатной квартире. Я в точности знаю, как выглядит комната моей мечты. Я ее часто воображаю.

Доктор Альперт заинтересовалась.

– Расскажите мне о комнате, которую себе воображаете, – попросила она.

– Зачем?

«Потому что сеанс получился такой нудный, – подумала доктор, – что с тем же успехом можно было бы сходить куда-нибудь чайку выпить. Потому что за многообещающим утром последовал дождливый день. Потому что… – Она посмотрела в окно консультационного кабинета на Чизвик-Эйот, потом скользнула взглядом по столешнице, где история болезни, ваза бледно-желтых нарциссов и упаковка «Клинекс» в прозрачной лужице водянистого света, казалось, стали значительнее самих себя. – Темза поднялась до самого шоссе, и нет ничего страшнее дождя в наводнение. Потому что сегодня ты кажешься непримечательной милой вдовушкой».

– Потому что это любопытно, – ответила она. – Да ладно, Анна, ну прикольно же!

– Ну, я бы хотела комнату с деревянными стенами, – начала Анна. – Похожую не так на садовый домик, как на пляжный. А если бы стены были кирпичные, то пусть бы их обшили деревянными панелями. – Белые деревянные панели до уровня плеч, а выше стены должны быть выкрашены сизо-серой краской. Голые половицы – тоже сизо-серые. Одно большое окно за тяжелыми кремовыми льняными шторами с тонкими вертикальными полосками оттенка мороженого; такая же штора поперек дверного проема, чтоб не дуло. На стенах не должно быть картин. Собственно, это и всё. На этом ее воображение иссякало. Конечно, нужны еще кровать и стул, но много места они не займут. Ничего такого, что вытесняло бы хозяйку из комнаты, подумалось ей, разве что покрывало или коврик ярких цветов, чтобы бросались в глаза.

– Мне бы полку-другую книг, но не больше. – Через эту комнату пройдет много книг, но мало задержится. – Лучше, чтобы окно выходило на море, но если нет, то пускай будет тихий садик, возможно, чей-то еще, но чтобы владельцы им не пользовались. Я бы с ними тогда познакомилась, но не участвовала бы в их делах. Когда я размышляю об этом, то мне представляются весна или осень. Зимой я бы лучше пожила где-то в другом месте. Там, где тепло.

Она поняла, что описывает летний домик вроде своей садовой беседки или скорее идеализацию ее. Она вообразила, как там оканчивается ее жизнь. Расплакалась. Не смогла сдержать слез.

– Я себя такой дурой чувствую! – воскликнула она.

Хелен Альперт несколько минут наблюдала за ней, и острые черты ее приняли удовлетворенное выражение. Потом психиатр подвинула через стол упаковку салфеток.