Пустое зеркало - [8]

Так получилось, что Вертен в этой семье оказался как бы посредником между поколениями. Он быстро сблизился с их сыном Отто, который был на тринадцать лет младше его. В свою очередь, Ганс Гросс был на семнадцать лет старше Вертена. Молодому адвокату удалось завоевать доверие Отто и помочь преодолеть сложности, всегда возникающие в трудном подростковом возрасте.

Гросс был благодарен Вертену. У него с сыном отношения не сложились. Когда речь шла о психологии преступников, тут он был мудрец. А вот понять собственного сына оказался не в состоянии. Ганс Гросс был слишком консервативен и пытался воспитывать Отто так, как воспитывал его отец, а отца дед. Он отказывался понимать, что времена изменились и сейчас молодежь пошла другая. Появились юноши крайне впечатлительные, подверженные неврастении. Вертену же это было хорошо знакомо. К сожалению, таким же был и его младший брат Макс. Он закончил свою жизнь типично по-австрийски: застрелился на могиле своего кумира, драматурга Грильпарцера.[10] Вертен приложил все усилия, чтобы судьба брата миновала Отто. Теперь он был рад узнать, что младший Гросс уже на последнем курсе медицинского института.

Все это укрепило дружбу Гросса и Вертена. Многие считали шумного и задиристого криминалиста черствым эгоистом, но Вертен знал, что душа у Гросса мягкая и добрая.

Тявканье длинношерстной таксы отвлекло адвоката от воспоминаний.

— Надеюсь, Гросс, вы не станете проводить прямых аналогий с убийствами в Пратере, — произнес он. — Ведь, если память мне не изменяет, в Пёльнау убийцей оказался почтмейстер, который первое преступление совершил из ревности, а потом убил еще двоих и сцедил кровь, чтобы отвести от себя подозрение.

— Мой долг — проверить все версии. В газетах писали, что у евреев принято на какой-то их праздник добавлять в мацу христианскую кровь. Приходилось учитывать и такое.

Вертен резко остановился.

— Вы что, серьезно? Это же антисемитизм чистой воды. Ритуальные убийства, какая чушь. На пороге двадцатого века.

— Но тела убитых обнаружены в Пратере, — заметил Гросс. — Там рядом еврейский квартал.

— Нет, ну это просто невозможно. Да, я ассимилирован, но по-прежнему еврей и нахожу подобного рода теоретизирование в высшей степени для себя оскорбительным.

— Перестань кипятиться, Вертен, — произнес Гросс ровным голосом. — Расследуя преступление, я ничего не принимаю на веру. Мой подход чисто научный, лишенный предубеждений. Позвольте перечислить, что мне известно. Имеются пять убитых, двое мужчин и три женщины. Возраст разный, от восемнадцати лет до пятидесяти трех, среди жертв есть люди из общества, но есть и из социальных низов. Метод умерщвления — вот единственное, что связывает эти преступления. Убийца ломает жертвам шеи, затем сцеживает кровь, после чего отрезает носы и оставляет тела в одном и том же месте. Отсюда я делаю вывод, что мы имеем дело с мужчиной достаточно сильным, чтобы сломать человеку шею, и достаточно умелым в обращении с ножом или другим весьма острым инструментом, чтобы сделать одинаковые разрезы сонной артерии. Вот все, что я пока знаю, Вертен.

— Но почему он отрезает носы? Это что за ритуал?

Гросс в ответ усмехнулся.

Вертен кивнул:

— Понимаю. Что-то вроде автографа?

— Великолепно, Вертен. У вас действительно первоклассное дедуктивное мышление. Вам не следовало бросать уголовные дела. — Гросс подождал реакции Вертена и, не дождавшись, продолжил: — Вспомните карикатуры на евреев. Что там самое характерное? Да, именно крючковатый нос. Так что не исключено, что это своеобразная садистская форма мести — отрезать носы христианам. Такой автограф мог оставить и еврей.

— Надеюсь, вы выступаете сейчас как адвокат дьявола, не более того?

Криминалист в очередной раз пожал плечами:

— Я всего лишь обозначаю одно из возможных направлений расследования.

— Но ведь Климт не еврей и не антисемит.

— Точно так же, как не являлся ни тем и ни другим почтмейстер, убийца в Пёльнау, о котором вы любезно мне напомнили, — отозвался Гросс. На его лице играла ироническая улыбка. — Но это лишь указывает, что таким способом можно пустить следствие по ложному пути.

Вертен молчал, и Гросс принялся развивать мысль:

— Мой друг, я предвижу в этом деле множество трудностей. Тут самое главное — ничего не упустить. Франция, конечно, прославилась своим «делом Дрейфуса», но, заверяю вас, в Австрии полно своих доморощенных фанатиков-оптимистов. Некоторые из них мои земляки. Родом из Штирии. Взять хотя бы Шёнерера[11] и его соратников, немецких националистов. Или нового бургомистра Вены Карла Люгера,[12] прославившегося своими антисемитскими высказываниями. Достаточно вспомнить его знаменитую фразу: «Кто еврей — решаю я». Если в газетах появятся подробные описания убийств в Пратере, эти господа сразу же объявят их ритуальными. А евреев убийцами. При бургомистре, который проповедует ненависть к евреям с политической трибуны, что может получиться? Правильно, погромы.

Вертен хорошо знал, о ком идет речь. Этот человек, которого мелкая буржуазия любила и называла Красавчик Карл, был политическим шарлатаном и демагогом, использующим антисемитизм для завоевания популярности у венцев. Из-за его взглядов император трижды отказывал ему в утверждении на пост бургомистра.