Пусть шарик летит - [17]

— Да они с ним все время случаются. Мне просто жутко стало. Хочешь яблоко?

— Ты же его все обслюнявила. Нет уж.

Мейми фыркнула и повернула к дому. Огрызок она бросила в кусты.

Сесил Парслоу направился к участку Самнеров. Это была враждебная территория. Надо было пройти три незастроенных участка и перейти через дорогу. Он заложил большие пальцы за пояс и, постепенно ускоряя шаг, важно зашагал. Ему велели не уходить от своего дома. Обедать, вероятно, они будут рано: мама поедет к тете Эллен показать ей новую машину. Он толком не понимал, почему идет к Самнерам и почему то, что Джон Самнер там один, его тревожит. Может, это было любопытство. С этим мальчишкой всегда связана опасность. Быть с ним в одном классе и то уже было скверно. Но еще хуже жить с ним на одной улице. И все равно он продолжал идти, пока не дошел до арки из фруктовых деревьев. Там он остановился, все еще держа руки за поясом, но в общем чувствуя себя очень неуютно.

Он не любил заходить к Самнерам. Неприветливое место. Слишком все чисто и аккуратно. Вообще-то он ничего особенного против Джона Самнера не имел, но каждый их разговор кончался ссорой. Джон Самнер всегда называл его Сисси, а другие ребята — Сесил, или Си-дал, или Визил. Бесило его только Сисси. Это для него — как красное для быка. Как-то раз после школы он за это ткнул Джона Самнера кулаком, и кончилось все чудовищной дракой с Гарри Хитчманом. И это было нечестно. Гарри больше него вдвое, ручищи как у пятнадцатилетнего. И чего это он взъелся из-за Самнера? Лучше улицу перейти, чтобы с ним не разговаривать, Гарри такой же, как все ребята. Все они при любом удобном случае избегают Самнера, потому что ему не разрешают и то и это, а играть с ним так же весело, как сидеть в церкви. Но он, Сесил, не избегает.

Мама говорила, что Самнерам не следовало посылать Джона в обычную школу. Это несправедливо по отношению к остальным. Он такой, мама сказала, потому, что семья у них слишком умная. Слишком много мозгов до добра не доводят.

А отец сказал, что все должны как-то помогать этому бедолаге. Не его это вина. Может, его маленького уронили и он головой стукнулся или еще что.

Учитель как-то говорил, что церебральный паралич — результат несчастного случая при рождении, такое может с каждым произойти, и те, кого это несчастье миновало, должны все время благодарить Бога.

Перси Маллен говорил, что все время терпеть его рядом, как неотвязную кривобокую тень, надоедает, по Джон не вредный и вообще-то никому не мешает.

Тетя Эллен говорила, что жить бок о бок с больным ребенком, должно быть, очень тяжело, это постоянно угнетает.

Мейми ван Сенден сказала, что он чокнутый.

Гарри Хитчман говорил, что Джон ужасно вспыльчивый. Он сам со своего участка слышал, как Джон истошно вопил и ломал вещи.

И Сесил остановился под аркой из фруктовых деревьев. Он хотел идти дальше, по ему не хватало смелости, хотя миссис Самнер (она его особенно раздражала) и не было дома.

Возможно, он впервые признался сам себе (именно потому, что миссис Самнер не было), что хотел бы подружиться с Джоном Самнером. В глубине души он давно знал, что между ними есть какая-то связь, что из всех ребят только Джон Самнер мог бы стать его настоящим другом, как бывают друзья-солдаты, кровные братья, товарищи в жизненной борьбе. Но они всегда говорят друг другу не те слова, всегда смотрят друг на друга с вызовом, и дома у него из-за Джона вечно бывают неприятности.

Опустив плечи, он направился обратно, почесывая затылок, руки уже не за поясом.

— Сесил! Где ты? Обед готов…

ГЛАВА 8 «Привет, птицы!»

Стиснув зубы, Джон тяжело и часто дышал, а весь мир вокруг превратился в одну гигантскую боль, ужасающую боль, и было очень страшно.

Потные руки, как смазанные жиром. Пальцы рывками соскальзывали по отполированным боковинам лестницы, каждый раз чуть сдвигаясь вниз. И с каждым рывком от страха судорожно сжималось сердце, словно что-то в нем разрывалось.

Пот застилал глаза, заливал рот, струился из подмышек. Это из него уходили силы, уходила жизнь. Тело стало нежным, дряблым, слабым, оно размягчилось. И становилось все длиннее и тяжелее. Как фигурка из пластилина в жаркий день, что сама растягивается и в конце концов разрывается, разваливается на куски.

Он попытался подняться выше, но не смог. Он умолял себя, приказывал себе лезть, но тело не откликалось, словно было телом другого человека, находящегося где-то далеко от него. Это как звать маму среди ночи, когда она спит и все двери плотно закрыты.

Опереться бы на ноги, оттолкнуться, подтянуться, по ничего не выходило, в ногах не было силы, он их не чувствовал. Как парализованные — такие же беспомощные. Он цеплялся за лестницу, прижимался к ней, умолял, молился.

Никакого ответа. Ни изнутри, ни снаружи. Это Мейми его сюда загнала, но даже она ушла. Внизу была только земля. Там, далеко внизу. И такая твердая. Дождя не было больше месяца. Как железные прутья, как рельсы, выступали из земли толстые корпи эвкалипта. Мягкой и высокой травы там не было. Лишь сухая, скошенная под корень отцовской газонокосилкой. Падать было не на что. Можно было только разбиться. А в руках все то же жуткое ощущение, пальцы продолжали соскальзывать, и каждое движение уносило частицу жизни.