Пусковой объект - [47]

Мертвая тишина вокруг, доисторическая… Мертвая пустыня… Нет, вот это неправда. Пустыня только кажется высохшей и безжизненной. Это ведь не Сахара с голыми песками. Базарбай больше любил слово „степь”. Как красиво цветет она голубым цветом в начале мая! И сколько в ней неисчерпаемой таинственной жизни, невидимой для равнодушной души! Базарбай знает: если лечь на теплую землю и сковырнуть любой засохший коркой бугорок земли, то глазу представится поразительная жизнь. Тысяча мелких букашек, усатых червячков, извивающихся многоножек спешат там, в земле, по каким-то своим, домашним делам. И все они радуются своему существованию и продлевают его рождением потомства. Живут и продлевают свой род. Только у Базарбая не получилось… Луна рассыпалась мерцающими бликами по черной поверхности пруда. Печально сияли звезды… Сияли звезды… Звезды.

1999 г.

Ак-Шукур

От аэропорта в пустыне до города Шевченко на берегу лазурного Каспия двадцать три километра по бетонированному шоссе. Вокруг — древняя земля Мангышлака. Этот край называют краем „тысячи зимовок». Самолет из Москвы прибывает в аэропорт рано утром. Вокруг — туман, еще белесый, державное безмолвие однообразной желто-серой степи. По обочинам шоссе тут и там угадывается таинственный силуэт „корабля пустыни”. Это пасутся нары — выносливые одногорбые верблюды. Они с философским спокойствием жуют скудную пыльную траву и колючки, высокомерно поглядывая на проносящиеся автомобили. Точно так же паслись в этих местах их предки тысячи лет назад; им нет нужды менять свои привычки. Через несколько минут перед взором путника слева от дороги выплывает из тумана, как мираж, сказочный город мертвых. Это — старинный некрополь небольшого казахского поселка Ак-Шукур. На переднем плане видны древние каменные надгробия, саганатаны и кулаптасы, изъязвленные песчаным ветром, с сохранившейся кое-где арабской вязью. Обрывки мудрых изречений. „…Если вам будет очень плохо, ищите помощи у лежащих в этих могилах”. На заднем плане — современное кладбище. Невысокие каменные надгробия — мазары и настоящие мавзолеи из местного ракушечника, с куполами и полумесяцами, украшенные ярким бисерным восточным орнаментом. И среди всех этих молчаливых и скорбных памятников один выделяется своим величественным куполом и розовым цветом ракушечника. Он окружен тяжелой металлической цепью. На цоколе купола выложены четыре заглавные русские буквы: „Д”, „У”, „С” и, несколько поодаль — „Я”. В усыпальнице всегда стоит вазочка с цветами или сухими веточками. От этой могилы веет какой-то священной тайной.

* * *

— Тарас, — произнесла с недоумением старшая медсестра Евдокия Мироновна Колпина, — а чего это тебя, такого узкоглазого, Тарасом назвали?..

Девятнадцатилетний сержант после коленного пулевого ранения валялся в углу палаты на металлической койке. Медсестра имела в запасе несколько свободных минут и хотела грубоватой шуткой отвлечь молодого казахского парня от удручающих мыслей.

…Конечно, обидно. Первые числа мая, война уже почти закончена. Разрушенный до основания мощными залповыми ударами крошечный городок в Восточной Пруссии. Небольшой гарнизон и госпиталь остались здесь, в тылу. Война гремит где-то дальше, в Берлине и под Прагой. А тут — гулкая пыльная тишина среди каменных руин. Местных жителей не видно: разбрелись, попрятались.

Два друга по совместному воинскому пути, Виктор и Тарас, вышли из подвала дома — хотели на свежем воздухе затянуться остатками махорки. Для первого выстрела снайпер выбрал голову Виктора. Он нешумно осел к ногам фронтового друга. Тарас нагнулся к земле, к безжизненной голове. Вторая пуля угодила в его коленную чашечку. Тараса через полчаса положили на импровизированный операционный стол.

— Ну как? Ходить будет? — спрашивали хирурга солдаты и сестры.

И майор медслужбы мрачно отвечал:

— Ходить-то будет. Только вот на своей ноге или на культяшке

— этого не знаю. Время покажет…

Тарас ничего не отвечал медсестре. Не шевельнулся. Лицо его было серое, усталое.

— Тарас, а Тарас!

— Что надо?

— Чего, спрашиваю, тебя Тарасом назвали? Ты же чистокровный казах! Что ж, казахского имени не нашли?

Тарас улыбнулся глазами.

— Почему это не нашли? Нашли… Тарас — это меня так старая бабушка называла в честь Тараса Шевченко. Он там на ее родине, в форте Александровском, несколько лет в ссылке жил. Говорят, хороший человек был: две вербы посадил, своими руками глубокий колодец вырыл. Шинграу называется. А любил он казашку Катю. Его казахи уважали. Иногда называют и сейчас мальчиков Тарасами. А меня назвали — Рахмет. Рахмет Джуманов. Теперь у меня два имени: среди вас я — Тарас. А вообще-то я по паспорту

— Рахмет.

Помолчал несколько секунд.

— А что скажешь, Евдокия Мироновна, будут мне резать ногу? Или оставят?

— Батюшки мои! Да что ты, миленький, спятил, что ли? Да кому ж твоя волосатая нога нужна, чтобы ее отрезать? Оставят, конечно. Даже сомнений нет! Вот и Валентин Иванович говорит все время: „Ногу Тарасу оставим. Это как пить дать!”

Валентин Иванович ничего не обещал. Говорил неопределенно: „Посмотрим. Через пару дней”.

— Рахмет, а Рахмет! Чего ты замолчал? Расскажи еще что-нибудь про свою бабушку, про свой край. Или про отца с матерью.