Пушкин в Александровскую эпоху - [108]

(Суждение о Державине явилось в свете не тронутым, но сколько потребовалось труда на изобретение мотивов, которые оправдывали бы смелость представления его на суд цензуры! В патетической речи издателя ему пришлось даже сослаться на чистоту и благонамеренность своих побуждений! И все это по поводу одной заметки о Державине! Дело объясняется существованием тогда общего цензурного мероприятия, по которому не должна была допускаться к обнародованию никакая критическая оценка старых классических писателей, если она может умалить их авторитет. Распоряжение было вызвано доносами на критические разборы литературы ВТ. Белинского, будто бы оскорбляющие народную гордость и помрачающие славу великих мужей России. Издателю «Сочинений Пушкина» предстояло обойти это распоряжение. Он принужден был для этого даже включить, при печатании текста Пушкинского письма, подстрочное примечание, в котором повторяется почти буквально мысль объяснения, верная в том смысле, что в позднейший период жизни Пушкин вообще относился с великим вниманием и большою снисходительностью к старым нашим писателям. Благодаря этим приемам письмо Пушкина прорвалось сквозь изумительное распоряжение, лишавшее общество права оценивать своих писателей, доставило литературе возможность воспользоваться при случае прецедентом, примером отступления цензуры перед собственным стеснительным постановлением и, наконец, ознакомило публику с чрезвычайно метким и остроумным определением Державина, сделанным лет восемнадцать ранее подобного же определения В.Г. Белинского. Фраза: «гений его (Державина) можно сравнить с гением С*» должна читаться:.. «с гением Суворова»).

V.

<левая колонка>

К исключению.

На стр. 139 и об. (по рукописи) стихотворение Пушкина о собственной его жизни:

«Я вижу в праздности, в неистовых пирах,

В безумстве гибельной свободы,

В неволе, в бедности, в чужих степях

Мои утраченные годы!

«Я слышу вновь друзей предательский привет

На играх Вакха и Киприды,

И сердцу вновь наносит хладный свет

Неотразимые обиды.

И нет отрады мне – и тихо предо мной

Встают два призрака младые,

Две тени милые, два данные судьбой

Мне ангела во дни былые.

Но оба с крыльями и с пламенным

мечом И стерегут – и мстят мне оба,

И оба говорят мне мертвым языком

О тайнах вечности и гроба».

19 мая 1828.

<левая колонка>

Объяснения издателя.

Это истинно гениальное стихотворение составляет одно из украшений русской литературы и принадлежит к роду лирическому, описывающему личные ощущения поэтов. Оно выражает глубокое чувство раскаяния души, потрясенной воспоминаниями своих проступков. В этом роде и теперь беспрестанно пишутся и печатаются стихотворения (разумеется, гораздо меньшего достоинства), легко получая цензурное одобрение, так как изложение душевных ощущений составляет сущность произведений лирического рода, без чего он обойтись уже не может. Следует заметить высокое нравственное значение Пушкинского стихотворения, в котором он сам оценивает прежнюю свою жизнь по справедливости и видит ее недостатки – залог будущего исправления. Стихотворение также важно для отечественной словесности, как и для узнания души поэта. В этом же роде составлена известная, знаменитая (высочайше уже дозволенная) пьеса его: «Когда для смертного умолкнет шумный день». Предлагаемое стихотворение служит только продолжением его. Издатель почти уверен, что оно, по неимению ясно противоцензурных условий, будет допущено в каком-нибудь журнале и тем лишит биографию дорогого приобретения, а его самого – справедливой чести первого открытия.

(Два подчеркнутых стиха в тексте стихотворения, возбудившие сомнение у г. цензора, могли повлечь, по тогдашней цензурной практике, запрещение всей пьесы, чего, к счастью, не случилось) и отрывок прошел благополучно с сохранением и заподозренных стихов).

VI.

<левая колонка>

К исключению.

На стр.84 (по рукописи), отрывки о бессмертии души (написанные Пушкиным, как произведение Ленского, одного из действующих лиц его романа «Евгений Онегин»:

«Надеждой сладостной младенчески дыша,

Когда бы верил я, что некогда душа,

Могилу пережив, уносит мысли вечны,

И память, и любовь в пучины бесконечны, —

Клянусь! Давно бы я покинул грустный мир,

Узрел бы я предел восторгов, наслаждений,

Предел, где смерти нет, где нет предрассуждений,

Где мысль одна живет в небесной чистоте;

Но тщетно предаюсь пленительной мечте».

<правая колонка>

Объяснения издателя.

Стихи эти представлены Пушкиным как образец тяжелых, нелепых Оссиановских стихов, какими занимался Ленский, действующее лицо в «Онегине». Они написаны с целью пародировать и предать насмешке подобные философствования, а не с целью выставить их на показ, что и сам он, объясняет далее. Для ослабления всякой, самой легкой двусмысленности в них следует, может быть, выпустить первый стих и всю пьесу начать со второго.

(В «Материалах для биографии Пушкина», 1855 года эта пьеса, дозволенная к печатанию без выпусков, сопровождается тоже примечанием («Сочинения Пушкина» 1855 года, т. 1, стр. 328), повторяющим сполна доводы «объяснения», чему один пример мы видели уже и прежде. Предложение издателя выпустить первый стих, оказавшееся не нужным, видимо сделано было для того, чтобы сохранить отрывку какой-либо смысл, потому что с устранением трех стихов (они подчеркнуты в оригинале), как предлагал г. цензор, весь отрывок превращался в чистейшую бессмыслицу. В этом случае, как и в других, ему подобных, происходило нечто сходное с выбрасыванием за борт части багажа для спасения корабля, одолеваемого бурей. Сравнение рисует также и положение литературы того времени).