Пушкин в 1836 году - [68]

21 января был «бал у Фикельмонов на пятьсот человек; очень красивый, очень оживлённый, очень элегантный».[379]

«У г-жи Пушкиной волосы были гладкие и заплетены очень низко, совершенно как прекрасная камея», — так вспоминала об этом вечере Алина Дурново.[380] А уже известная нам Мари Мердер записала в дневнике: «На балу я не танцевала. Было слишком тесно. В мрачном молчании я восхищённо любовалась г-жою Пушкиной. Какое восхитительное создание!

Дантес провёл часть вечера неподалёку от меня. Он оживлённо беседовал с пожилой дамой, которая, как можно было понять из долетавших до меня слов, ставила ему в упрёк экзальтированность его поведения: „Докажите {…} что вы сумеете быть хорошим мужем и что ходящие слухи неосновательны“».[381]

На всех этих балах молодые Геккерны в центре внимания. Их поздравляют, в их честь устраивают вечера, о них сплетничают. Имя госпожи Пушкиной у всех на устах, когда идёт речь о Жорже Геккерне и его жене.

«Свадьба {…} активизировала сплетни», — отметила А. А. Ахматова.[382] Поведение же Дантеса после свадьбы дало новую пищу для толков и разговоров.

Графиня Фикельмон пишет: «Вскоре Дантес, хотя и женатый, возобновил прежние приёмы, прежние преследования».[383] Об этом же сообщают все мемуаристы пушкинского круга. Данзас в своих показаниях перед военно-судной комиссией в феврале официально обвинил обоих Геккернов: «Гг. Геккерны даже после свадьбы не переставали дерзким обращением с женою его {…} давать повод к усилению мнения, поносительного для его чести, так и для чести его жены».[384]

Буквально через несколько дней после свадьбы Дантес на глазах всего петербургского общества вновь стал назойливо преследовать H. H. Пушкину. «Молодой Геккерн, — писал Вяземский, — продолжал, в присутствии своей жены, подчёркивать свою страсть к г-же Пушкиной. Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силой на действующих лиц драмы, происходящей на его глазах. Положение Пушкина сделалось ещё мучительнее, он стал озабоченным, взволнованным, на него тяжело было смотреть».[385]

Многие говорят о том, что в январе ухаживание Дантеса за женой поэта было подчёркнутым, демонстративным. «Это была настоящая бравада, — писал впоследствии барон Фризенгоф, муж Александры Николаевны, — я лично думаю, что этим Геккерн намерен был засвидетельствовать, что он женился не потому, что боялся драться».[386] К этому времени Дантес успел убедиться, что сочувствие общества целиком на его стороне («Бедный Дантес…», «Он принёс себя в жертву…», «Какое великодушие..» — твердили все вокруг). Легенда, созданная Геккернами, уже получила самое широкое распространение.

По-видимому, к этому времени Геккерны уже знали об аудиенции, состоявшейся во дворце. Об этом было известно в семье Пушкина. Значит, знала и Екатерина. От неё Геккерны, по всей вероятности, и получили сведения о том, что государь взял с Пушкина слово «не драться ни под каким предлогом». Не это ли внушило Дантесу сознание полной безопасности?

Молодой Геккерн, как мы уже знаем, «был человек практический»: им руководили не только страсти, но и расчёт. Его поведение в январе во многом было обусловлено этим сознанием безнаказанности.

Великосветское общество приняло сторону Дантеса против Пушкина, и это предопределило исход дела. Ахматова была права, когда писала: «Дуэль произошла оттого, что геккерновская версия взяла верх над пушкинской и Пушкин увидел свою жену, т. е. себя опозоренным в глазах света».[387]

Поставлена была на карту честь поэта, его общественная репутация. Пушкин мог спасти её только ценой жизни. Другого способа остановить клевету у него не было.

Слухи о Пушкиных, которые распространялись в петербургском обществе, были в самом деле ужасными. Сплетни, одна оскорбительней другой, переходили из уст в уста. «Про свадьбу Гончаровой так много разного рассказывают…», — писала из Петербурга А. Н. Вульф своей сестре Евпраксии, не решаясь сообщать все подробности.[388] «Было выпущено столько клеветы, столько позорных нелепостей», — вспоминал позже Вяземский. По письмам и дневниковым записям мы можем восстановить эти слухи.

В дневнике Мари Мердер есть следующая запись, которую она сделала 22 января — после бала у Фикельмонов: «Рассказывают — но как дерзать доверять всему, о чём болтают?! — Говорят, что Пушкин, вернувшись как-то домой, застал Дантеса tête-à-tête со своею супругою.

Предупреждённый друзьями, муж давно уже искал случая проверить свои подозрения; он сумел совладать с собою и принял участие в разговоре. Вдруг у него явилась мысль потушить лампу. Дантес вызвался снова её зажечь, на что Пушкин отвечал: „Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распорядиться насчёт кое-чего…“.

Ревнивец остановился за дверью, и через минуту до слуха его долетело нечто похожее на звук поцелуя…».[389]

Известный рассказ князя А. В. Трубецкого, бывшего близким приятелем Дантеса, показывает, какие слухи распространялись среди кавалергардской молодёжи. Здесь уже были пущены в оборот самые низкопробные анекдоты.[390]

Во дворце, в интимном кружке государыни, тоже побеждает версия Геккернов. Уже после дуэли, когда Пушкин был смертельно ранен, императрица писала о том, что Дантес вёл себя как рыцарь, а Пушкин как грубиян. Известие о гибели поэта побудило её выразить сочувствие Дантесу: «Бедный Жорж, как он должен был страдать, узнав, что его противник испустил последний вздох».