Пушкин и призрак Пиковой дамы - [53]

Таким образом, с внешней стороны все как будто обстояло благополучно – Дарья Федоровна с должным вниманием относилась к семье своего друга. Старшую дочь, Марию, она, по-видимому, полюбила. В одной из записок Долли сообщает Вяземскому, что в пятнадцатую годовщину своей свадьбы (3 июня 1836 года) она пойдет в домашнюю часовню Шереметевых помолиться за Марию[281] и за него.

Добрая и внимательная Долли, конечно, так или иначе отозвалась на тяжелое горе Вяземских – смерть княжны Полины (Прасковьи), угасшей в Риме от чахотки 11 марта 1835 года. Однако дневника в этом году Фикельмон систематически не вела, и мы не знаем, в чем проявилось ее участие к их потере. О могиле Пашеньки Вяземской Дарья Федоровна вспомнила в позднейшем письме к Петру Андреевичу из Рима от 7 января 1839 года. Высказав сожаление, что Вяземский, бывший в то время в Германии, не собрался в Рим, она прибавляет: «Впрочем, я понимаю, что Рим, оставаясь священной и святой землей для вашего сердца, тем не менее жестоко бы его взволновал!»

Пора, однако, сказать и о том, что Фикельмон, хорошо относясь к семье Вяземского, невзлюбила – по крайней мере, на первых порах – его жену. 3 ноября 1832 года она записала в дневнике: «…вот три женщины совсем неподходящие для нашего кружка: княгиня Вяземская, госпожа Блудова[282] и Виельгорская[283]», «все эти господа любезнее без своих жен»[284].

Почему Вера Федоровна, к которой много лет с такой дружеской симпатией относился Пушкин, почему она не понравилась Долли, неизвестно. Не знаем мы и того, не сблизилась ли Дарья Федоровна с Вяземской, когда узнала ее поближе. Кажется все же, что в Петербурге она встречалась с княгиней лишь в силу светских обязанностей.

У П. А. Вяземского сохранилось и несколько писем Фикельмон 1852 года. Дарье Федоровне 48 лет, она бабушка четырех внучат (старшей, Эдмее-Каролине, будущей итальянской графине Робилант-Цереальо, уже 10 лет), Петру Андреевичу шестьдесят, Вере Федоровне шестьдесят два. Все старые люди… Летом Вяземские отправились за границу – князю нужно было полечиться в Карлсбаде. Узнав, что он в Дрездене, Дарья Федоровна посылает 26 июня старому приятелю очень сердечное письмо. Приглашая супругов приехать в Теплиц, она пишет: «Передайте княгине, что я ее целую, затем я рассчитываю на нее, чтобы завлечь вас сюда, даже если вы проявите в данном отношении как можно менее доброй воли».

15 августа она обращается к самой Вяземской. Сообщает ей ряд новостей, посылает для Петра Андреевича газеты. Тон письма сердечный, и слова «целую вас» звучат искренне. Судя по содержанию этого письма и следующего, в котором Долли настойчиво просит Вяземских заехать в Теплиц перед возвращением в Россию, супруги раз уже там побывали в течение лета.

Читателей старшего поколения, помнящих обычаи дореволюционной России, вероятно, удивит тот факт, что, приглашая Вяземских приехать в Теплиц, Фикельмон советует им остановиться не в отеле «Почта», а в «Принц де Линь», где комнаты и стол лучше. Казалось бы, что в трехэтажном замке могло найтись место для старых друзей…

Светские обычаи на Западе были, правда, несколько иными, чем в России, но в Чехии, например, такое приглашение, несомненно, означало бы, что гости будут жить в замке

Долли и ее муж, конечно, не желали обидеть Вяземских но, видимо по каким-то соображениям не могли их поместить у себя. Возможно также, что Петр Андреевич и Вера Федоровна сами не сочли удобным остановиться в замке, владельца которого, князя Эдмунда Кляри-и-Альдринген, они раньше не знали.

Во всяком случае, неприязненное отношение Долли Фикельмон к княгине Вяземской, «неподходящей для нашего кружка», можно думать, давно стало делом прошлого. Стареющая Дарья Федоровна, по-видимому, была искренне рада повидать петербургскую знакомую, жену своего друга.

21 октября она пишет из Теплица сестре Екатерине: «Вяземские провели с нами вечер, возвращаясь из Карлсбада»[285].

Это было последнее свидание друзей.

Вернемся теперь снова в Петербург тридцатых годов.

«Ядро» переписки Фикельмон и Вяземского позволило нам установить, что в 1830–1831 ходах их отношения были не «романом», а лишь «влюбленной дружбой». Естественно спросить, продолжалась ли такая романтическая дружба и в дальнейшем, – ведь после возвращения Петра Андреевича из Москвы Долли прожила в Петербурге еще более шести лет.

Остановимся сначала на внешней стороне их знакомства в эти более поздние годы. Я уже упомянул о том, что с конца 1831 года Вяземские были почти соседями Фикельмон. В 1834 году Вяземский с семьей переселился на Моховую в дом Быченского (ныне Моховая, 32), по-прежнему от посольства недалеко. Однако с начала 1832 и до апреля 1838 года в архиве Вяземского имеются только петербургские записки Дарьи Федоровны, очевидно доставленные слугами, и ни одного ее почтового отправления.

Зная, как Петр Андреевич берег каждую строчку своей приятельницы, следует думать, что писем от нее за эти годы он действительно не получал[286]. Уже одно это заставляет думать, что «влюбленной дружбы» больше не существовало. О причинах некоторого охлаждения, по-видимому взаимного, судить трудно.