Пушкин и масонство - [7]

С. Тургенева: «Несмотря на свое французское воспитание, Пушкин был не только самым талантливым, но и самым русским человеком того времени» (Вестник Европы. 1878 г.). В Пушкине во всей широте раскрылись снова все богатства русского духа воспитанного в продолжение веков Православием.

Гоголь еще при жизни Пушкина писал: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: ЭТО РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК В КОНЕЧНОМ ЕГО РАЗВИТИИ, в каком он, может быть явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».

Умственное превосходство Пушкина понимали многие выдающиеся современники и в том числе Император Николай I, первый назвавший Пушкина «самым умным человеком России». «Когда Пушкину было 18 лет, он думал как 30-летний человек», — заметил Жуковский. По выражению мудрого Тютчева, Пушкин: «…был богов орган живой».

Баратынский называл Пушкина Пророком. Разбирая после смерти Пушкина его бумаги Баратынский понял, что Пушкин был не только выдающимся поэтом, но и выдающимся мыслителем своей эпохи. «Можешь себе представить, — писал Баратынский одному из своих друзей, — что меня больше всего изумляет во всех этих письмах. Обилие мыслей. Пушкин — мыслитель. Можно ли было ожидать. Это Пушкин предчувствовал».

Гений Пушкина мужал с каждым днем. Близкие друзья поэта это видели. Князь Вяземский, умный и тонкий человек, писал Пушкину, что пройдя через соблазны и греховные помыслы юности, он сберег в своей душе:

Пламень чистый и верховный…

…Все ясней, все безмятежней

Разливался свет в тебе,

— писал Вяземский Пушкину.

«Если сам Пушкин думал так, то уж верно, это сущая истина» — заявил однажды Гоголь. «Пушкин, — пишет митрополит Анастасий, — не был ни философом, ни богословом и не любил дидактической поэзии.

Однако он был мудрецом, постигшим тайны жизни путем интуиции и воплощавшим свои откровения в образной поэтической форме». Друг Пушкина Нащокин называл Пушкина «человеком с необыкновенным умозрением» и одно из писем к Пушкину закончил словами: «…Прощай, воскресение нравственного бытия моего». И Пушкин мог бы стать воскресителем нравственного бытия не одного Нащокина, а всего русского народа.

Силой своей гениальной интуиции и своего выдающегося ума Пушкин проникал в тайны прошлого и грядущего и находил верное решение в самых сложных вопросах. Эта способность его росла с каждым днем, с каждым годом. Если бы судьба подарила ему еще 15–20 лет жизни, то вся последующая судьба России могла бы стать иной, ибо гений Пушкина безошибочно различал верный путь там, где остальные только беспомощно топтались или шли по неверному пути.

«Когда он говорил о вопросах иностранной и отечественной политики, — писал в некрологе о Пушкине знаменитый польский поэт Мицкевич, — можно было думать, что слышите заматерелого в государственных делах человека».

Духовное развитие Пушкина — свидетель победы русского духа над теми соблазнами, которые овладели душой образованного на европейский манер русского человека когда он столкнулся с чуждой стихией европейской культуры. «Он весь русский с головы до ног, — указывал Гоголь в «Переписке с друзьями», — все черты нашей природы в нем отразились, и все окинуть иногда одним словом, одним чутко найденным прилагательным именем, свойство это в нем разрасталось постепенно, и он ОТКЛИКНУЛСЯ БЫ ПОТОМ ЦЕЛИКОМ НА ВСЮ РУССКУЮ ЖИЗНЬ, также как он откликался на всякую отдельную ее черту».

Достоевский называл Пушкина «Великим и непонятым еще предвозвестителем». «Пушкин, — пишет Достоевский, — как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого столетия с Петровской реформы, и появление его способствует освещению темной дороги нашей НОВЫМ, НАПРАВЛЯЮЩИМ СВЕТОМ. В этом то смысле Пушкин есть пророчество и указание (Достоевский. Дневник Писателя). «В Пушкине, — как правильно подчеркивает А. Ющенко в своей работе «Пророческий дар русской литературы», — родились все течения русской мысли и жизни, он поставил проблему России, и уже самой постановкой вопроса предопределил способы его разрешения».

«…По моему, Пушкина мы еще и не начинали узнавать: это гений, опередивший русское сознание еще слишком надолго. — Это был уж русский, настоящий русский, сам, силою своего гения, переделавшийся в русского, а мы и теперь все еще у хромого бочара учимся. Это был один из первых русских, ощутивший в себе русского человека всецело, вырвавший его в себе и показавший на себе, как должен глядеть русский человек, — и на народ свой, и на семью русскую, и на Европу, и на хромого бочара, и на братьев славян. Гуманнее, выше и трезвее взгляда нет и не было еще у нас ни у кого из русских.» (Достоевский. Дневник Писателя).

«…Впрочем, судя по ходу дел, вряд ли сербы скоро узнают этого неизвестнейшего из всех великих русских людей, — так, я думаю, можно определить нашего великого Пушкина, про которого у нас тысячи и десятки тысяч из нашей интеллигенции до сих пор не знают, что это был таких великих размеров поэт и русский человек.» «Не было бы Пушкина, — замечает Достоевский в другом месте «Дневника Писателя», — не определились бы, может быть, с такою непоколебимой силой (в какой это явилось потом, хотя все еще не у всех, а у очень лишь немногих) наша вера в нашу русскую самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье европейских народов». Современник Достоевского выдающийся критик А. Григорьев, критик несравненно более глубокий, чем превознесенный Орденом Русской Интеллигенции В. Белинский, справедливо утверждал, что: «Пушкин — это наше все». «Он… представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным, после всех столкновений с чужим, с другими мирами»