Пушкин и финансы - [137]
В сентябре 1832 г. он ездил в Москву. В первом же письме (от 22 сентября) он писал: «я все беспокоюсь, на кого покинул я тебя! на Петра, сонного пьяницу, который спит не проспится, ибо он и пьяница, и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет; на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит»[982]. На этот раз Наталья Николаевна взялась за домоуправление, и Пушкин был доволен. «Продолжай, как начала, и я век за тебя буду бога молить. Заключай с поваром какие хочешь условия, только бы не был я принужден, отобедав дома, ужинать в клобе»[983],– писал Пушкин жене 25 сентября, а в начале октября он вновь поощрял жену: «Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь щеты, доишь кормилицу– ай-да хват баба! что хорошо, то хорошо»[984]. По возвращении домой в войне принял участие и сам хозяин. Он писал Нащокину (2 декабря): «Приехав сюда, нашел, я большие беспорядки в доме, принужден был выгонять людей, переменять поваров».[985]
В поездку 1833 г. опять те же волнения. «Живо воображаю первое число. Тебя теребят за долги, – Параша, повар, извощик, аптекарь, m-me Zichler, у тебя не хватает денег».[986] И опять: «Кстати, о хамовом племени: как ты ладишь своим домом? боюсь, людей у тебя мало; не наймешь ты ли кого? На женщин надеюсь, но с мужчинами как тебе ладить? Все это меня беспокоит– я мнителен, как отец мой»…[987] Сам Пушкин испытывал немалые неприятности по милости слуги, которого он взял с собою в дорогу. В нескольких строках Пушкина к жене нарисован во весь рост этот человек Гаврила: «Одно меня сокрушает: человек мой. Вообрази себе тон московского канцеляриста, глуп, говорлив, через день пьян, ест мои холодные, дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом. Бесит меня, да и только»[988]. И тут не без признательности Пушкин вспоминает Ипполита, которого он брал в поездку 1832 г. «Свет-то мой Ипполит!» У Ипполита была важная особенность: говорил по-французски. С Гаврилой Пушкин пропутешествовал всю осень 1833 г., и уже на возвратном пути по выезде из Москвы в Петербург гнев Пушкина разразился над Гаврилой. «Гаврила мой так был пьян и так меня взбесил, что я велел ему слезать с козел и оставил его на большой дороге в слезах и в истерике; но все это на меня не подействовало»…[989] Но еще раньше, чем Нащокин прочел это сообщение, он узнал историю Гаврилы от него самого. Утром на другой день он нашел камердинера Пушкина спящим на лестнице своей квартиры. На вопрос, как он здесь очутился, тот объяснил, что Александр Сергеевич спихнул его с козел за то, что он был пьян, и приказал ему отправляться к Нащокину.
В 1834 г. в апреле уехала в первый раз из Петербурга Наталья Николаевна, в августе отбыл и Александр Сергеевич. Наталья Николаевна вернулась в Петербург раньше мужа, и тот, живо представляя ее положение, писал ей: «И как тебе там быть? без денег, без Амельяна, с твоими дурами-няньками и неряхами-девушками (не во гнев будь сказано Пелагеи Ивановне, которую заочно целую)»[990].
По мере увеличения семейства рос и штат пушкинского дома. Пошли дети, появились кормилицы, няньки. Наталья Николаевна сама не кормила. «Если не будешь довольна своей няней>XLIX или кормилицей, прошу прогнать, не совестясь и не церемонясь»[991], – писал жене Пушкин. Впрочем, пьянство Александр Сергеевич не ставил в большую вину: «А что кормилица пьянствовала, отходя ко сну, то это еще не беда; мальчик привыкнет и будет молодец, в Льва Сергеевича»[992]. Вообще к женской прислуге Пушкин относился пренебрежительно-взыскательно. Как-то в отсутствие Пушкина загорелись занавески в доме, и он писал жене: «Пожар твой произошел, вероятно, от оплошности твоих фрейлин, которым без меня житье» [993].
С зимы 1834 г. вместе с Пушкиными стали жить и сестры Натальи Николаевны, Александра и Екатерина. Пушкины исполу с сестрами заняли большую квартиру в 20 комнат в доме Баташова у Гагаринской пристани. Пушкин говорил, что совместная жизнь устраивает его с материальной стороны, но в известной мере стесняет, так как он не любит изменять своим привычкам хозяина дома. Прислуги стало еще больше.
О численности хамова племени, пребывавшего на службе у господ Пушкиных, можно судить по выразительному счету мелких долгов прислуге, которые были уплачены Натальей Николаевной по смерти Пушкина[994], >L.
Няне первой 40 рублей
Няне второй 60
Первой девушке горничной 100
Второй и третьей девушке 40
Четвертой девушке 20
Кормилице 177
Мужику из кухни 60
Лакею 90
Повару 50
Кучерам 20
Полотеру 15
Служителю 60
Прачке 90
Виссариону служителю 120
Да еще по отдельной записи Опека уплатила камердинеру Пушкина Павлу Роминкову 100 руб.
Надо думать, что не вся челядь здесь помечена: ведь кой-кому-то (заслуженным крепостным, например) не были же должны Пушкины!
Еще несколько подробностей о штатах пушкинского дома. В счете и письмах поминаются извозчики и кучера. Нужно пояснение. Пушкин не держал лошадей, а имел только карету. Лошадей нанимали. Четверка приходилась для разъезда по городу по 300 руб. в месяц (в 1836 г.). Извозчикам или кучерам платили отдельно. Последнюю карету поставил Пушкину в июне 1836 г. мастер Дриттенпрейс за 4150 руб. (с городским и дорожным прибором). С каретниками не везло Александру Сергеевичу. «Нет мне щастья с каретниками»
