Пушки и колокола - [95]

– Э-ге-гей, родимая! – подбодрил тот тянущих сани животных. – Хороши, бестии! Купца – мечта.

Остаток расстояния пролетели, меняя лошадок на ямах, за неполных три дня, каждый из которых Николая Сергеевича терзала все та же самая дурацкая песенка: «Самара-городок». Да так, что ты хоть тресни!

Уже на подъезде к столице еще одна беда приключилась: занемог Милован, да так, что вопрос о продолжении им путешествия даже и не обсуждался. Остановившись буквально на сутки, в себя прийти чтобы, в баньке попариться да с женками свидеться, разлетелись все кто куда. Некомата к себе Булыцкий забрал, здраво рассудив, что безопасней так будет и для купца бывшего, и для окружающих.

– Садись, Никола! – повернувшись на голос, пенсионер увидал Ивашку со Стенькой Вольговичей. С довольными улыбками махали они товарищу, приглашая сесть в кузовок.

– Чего не в валенках? – бросив взгляд на обувку братьев, поинтересовался учитель.

– Добра обувка – валенки-то, – расплылся в довольной ухмылке Стенька.

– Ты теперь поди сыщи хоть одного без них-то! И нога в тепле, и не скользит по снегу-то. Вот только кузовок тягать обувка помягше нужна. Бо ноги в кровь растираешь, – подхватил Ивашка.

– А так, во всем хороши! Ты садись, Никола! Вмиг довезем! – снова перебил брата Стенька.

– Ну-ка, – едва рассевшись, попросил пришелец, – к Ершу снесите! Видеть желаю, как он там. Да напомните, чтобы не запамятовал обучить, как портянки вязать!

– Портянки?

– Ну, отрезы на ноги. Не растирать чтобы.

– Онучи, что ли? Так нога упаривается. Не годится так, – живо отозвался Стенька.

– А за Ерша напрасно печешься, – расхохотался Ивашка. – Тот ох как смекалист! А к тому еще и возраст горячий прибавь. Он уж и освоился, и плечи расправлять начал со станком-то твоим! И добро сукно получается, и недорого!

– Теперь уже княжий он. За то, правда, битым бывает теми, кто нынче не в почете, – зло сплюнул Стенька.

– Но ничего. Крепкий. Оклемался, – рассказывая, парни приволокли повозку к дому юнца, у крыльца которого уже толпились несколько бородатых мужиков, словами последними хая Николиного знакомца.

– А ну, Ерш, выходи! Битым тебе быть!

– Ишь, удумал чего: княжьим стал! А нам как?! Лапу сосать?!

– Выходи, кому велено! Нет, так и тебе же и худо будет! Дом пожжем!

– А ну, бестии, пошли прочь! – выскочив из кузовка, Николай Сергеевич встал между буянящими типами и крыльцом дома юнца.

– А ты кто будешь-то? Чего раскомандовался?! – оскалился в ответ один из мужиков, в котором Николай Сергеевич без труда признал того самого Тимоху, что требовал денег за модернизацию своего же ткацкого станка, да еще и грозился, что всех ткачей против новинки настроит.

– Никола я! Чужеродец! Забыл уже, что ли? – зло огрызнулся пенсионер. – Чего хайло распахнул?!

– Бесий сын! – засопел в ответ тот. – Уж я тебя! – топчась на месте так, словно бы решаясь, бросаться на пожилого человека или нет, желчно выдавил тот. – Без харча с диковинами своими дьявольскими оставил! – Остальные лиходеи, поняв, кто перед ними сейчас, набычившись, подались вперед, готовые буквально растерзать наглеца, покусившегося на их достаток.

– А ежели вдвоем мы? – рядом с Николой вырос Некомат.

– И мы с тобою, Никола! – поспешили присоединиться Вольговичи.

– А вы, потяги, – прочь подите! – не ожидавший такого расклада, зло оскалился бородач. – А то осмелели, как чужеродца увидали! Ох, погодите. Уйдет он, так мы и вам ноги попереломаем! – уже стушевавшись, продолжал храбриться задира.

Ох, как выбесило это пришельца! С прытью, которой ну никто от него не ожидал, тот подскочил к Тимохе и, коротко замахнувшись, двинул типу под ребра, заставляя пройдоху, охнув, согнуться пополам. Не теряя ни секунды более, учитель, захватив противника за шею и, резко крутанув, швырнул на снег, поближе к молча наблюдавшим за происходящим товарищам своим. Не давая деляге опомниться, пенсионер обрушился на него и рывком развернув харей к небу, принялся наносить мощные, с широкими замахами, удары по физиономии.

– Душегуб! Бестия! Пусти, шельма! – неумело закрываясь руками, верещал тот. – Спасайте, православные! Губят!!! Довольно! Христом-богом молю, помилуй! – поняв, что помощи ждать неоткуда, взмолился наконец Тимоха.

– Нож! – ловко соскочив с ревущего противника, рявкнул преподаватель, протягивая к Некомату руку. – Живо! – видя, что новый знакомец колеблется.

– Не до греха, Никола, – промямлил в ответ тот.

– Нож! – набычившись, пришелец двинул прямо на купца, и тот, глядя на перекошенное безумным оскалом лицо, предпочел подчиниться, испуганно бросив на снег припасенный нож. – Получай, индюк! – Николай Сергеевич, подхватив клинок, бросился на хлюпающего разбитым носом мастерового и, резким движением рванув за бороду, одним махом отсек предмет гордости гнусного типа. – Все?! Все видали?! – развернувшись к притихшим от такого оборота спутникам Тимохи и в воздухе сотрясая отсеченной бородой, проорал трудовик. – Шельмы! – с ненавистью выдохнул он. – Еще мразь хоть одна поперек диковин голос подымет, быть бороде рубленой! Ясно!!! – шагнул он в сторону сбившихся в кучку мужиков. В ответ те, бросая затравленные взгляды то на мечущего молнии буяна, то на трясущегося в беззвучном реве пострадавшего, торопливо закивали головами. – Шельмы, – тяжело дыша, опустился на снег преподаватель. – Как предлагал станки, так и рожи воротили. Все на отцов да на дедов кивали, бестии! Куды поперек их! А как малец, новины приняв, княжьим стал, так и взбеленились: «По миру чужеродец пустит». Шельмы!