Пушки и колокола - [75]

На Ждана злиться – грех. То – душа святая. Доверчивая. Его только ленивый не надует. А на Матвейку какая обида? Сам же на свадьбе позволил тому хмельного меду, пусть бы и от гостя. Вот и подсадил мальца на сладенькое. Теперь не ухи обрывать надобно, а думать, как отучать, пока малой пьяницей не стал. Хотя, может, и не он… проверить надо бы!

Решив так, он двинул на грядки, где, по разумению его, все еще должны были находиться парни.

Интуиция не подвела. Ждан в сопровождении юнца ковырялся, окучивая картошку. Ждан, как обычно, сосредоточенный и собранный, Матвейка – зашедшийся румянцем, с горящими глазками, да рассыпающийся в пошловатых прибаутках.

– А ну, – схватив пацана за шею, рявкнул пожилой человек, – дохни!

– Ой, Никола, пусти! Христом-Богом молю, прости! – заверещал тот, почувствовав неладное.

– Чего всполошился-то, а?! – оскалился в ответ трудовик. – Чай ни слова тебе еще не сказал, а ты прощения уже просишь! Не рановато ли?!

– Ой, больно! Ой, пусти! – пронзительно верещал малой.

– Дыхни, велено кому! – рявкнул преподаватель, и до смерти перепуганный юнец выдохнул в лицо трудовику.

– Мед пил, верно? – оскалился тот, почувствовав кисловатый запах браги. – А чтобы не приметили, воды подливал?! Так?!

– Так, Никола, – разревелся в ответ тот. – Прости, бес попутал! Сладок медок твой! Не смог пересилить соблазну дьявольского!

– Ух, я тебя! – замахнувшись, пришелец собрался отвесить тому приличную затрещину, но, глядя на сжавшегося в комок малого, смягчился. – А ну, пойдем!!! – вспомнив спартанские методы борьбы с пьянством, преподаватель за шкирку поволок за собой шкодника. – Доставай ендову!!! – как в сени зашли, рыкнул Николай Сергеевич.

– Мож, не надо, Никола?! – снова захныкал тот, однако пенсионер был непреклонен.

Шмыгая носом и размазывая слезы, тот, под осуждающими взглядами собравшихся домочадцев, выволок на свет емкость.

– Открывай! Чего глядишь?! – Малец, не смея перечить, откинул крышку. По клети расползся сладковато-гаденький запах подпорченной браги.

– Медок, говоришь, хорош? – оскалился Булыцкий. – Ну так – пей, – указал он на утку.

– Прости, Никола, бес попутал! – уткнувшись в пол, словно заклинание, продолжал бубнить паренек.

– Пей, кому велено! – рыкнул в ответ учитель, и малец, схватив утку и черпанув в нее хмельного напитка, принялся судорожными глотками опустошать ее, расплескивая и щедро поливая рубаху. Осушив плошку, парень поспешил отбросить ее в сторону. – Подними! – велел преподаватель, и Матвейка послушно взял в руки посудину. – Еще пей!

– Никола, помилуй… – попытался отнекиваться тот, но снова безуспешно. Зачерпнув еще, пацан принялся, отфыркиваясь, заглатывать напиток.

– Еще пей, – когда и с этой порцией было покончено, приказал экзекутор. Малец безропотно повторил процедуру. – Вкусен медок-то, а? – когда Матвейка, даваясь, прикончил шестой черпак, поинтересовался Николай Сергеевич.

– Н-нет, – подняв осоловевшие глазки, икнул в ответ малец.

– Еще, – холодно поглядев на провинившегося, приказал учитель.

Матвейка механически, как зомби, зачерпнул бражки и, давясь и все больше на себя проливая, осушил и эту чашу.

– На улицу вытащите да водой холодной облейте, – видя, что юнец напился впьян, приказал хозяин дома. – Да рядом кто-нибудь будьте, чтобы ненароком не захлебнулся в блевотине своей, – провожая взглядом ставшего ватным пацана, уводимого под руки, наказал мужчина. – Мед – долой из дому и пиво с ним, – продолжал отдавать распоряжения пожилой человек. – Чтобы отныне ни капли хмельного! И картошку – в яму. Пропала.

Раздав наказы, он вышел на улицу. Туда, где покачиваясь уже сидел на завалинке в хлам упоенный малец, рядом с которым, причитая и охая, сидел Ждан.

– Твоя радость, что смышлен, – уже беззлобно проронил Булыцкий, не очень-то, если честно, рассчитывая, что парень чего-то соображает, а тем паче запоминает, – да что Ждан на тебя слова доброго не жалел. Иначе – на горох, а потом бы и из дому – долой! Еще раз хоть подумаю, что пьян, шкуру спущу! Пригляди за ним до вечера. Там и протрезветь должен. Как проблюется, водой облей студеной, переодеться дай да на сеновале уложи. Пусть приходит в себя, бедолага. А утром – на горох и до обедни!

– Никола!

– Никола! – знакомые голоса окликнули трудовика. – Никола!

– Кого там нелегкая принесла? – ворча, тот подошел к калитке, у которой его поджидал кузовок. – Ивашка?! Стенька?! Вольговичи?!

– За тобой послали! – переводя дыхание, тяжело выдохнул Ивашка.

– Поехали! Князь ждет! – вторил брату Стенька.

– А чего вас-то, раз пожар? Конного, что ли, никого не было?

– У князя и спросишь. Наше дело – малое, – оскалился Стенька.

– Поехали! – поторопил Ивашка.

– Чего стряслось-то? – с ловкостью, никак с возрастом его не вяжущейся, пенсионер запрыгнул в кузовок.

– Человек, говаривают, от Киприана.

– Тебя князь видеть желает.

– А большего и не спрашивай; за что купили, за то и продаем, – с необыкновенной прытью поднимая и разгоняя паланкин, прохрипели потяги. Видя спешку парней, Булыцкий не стал больше вопросов задавать, чтобы потяг не отвлекать задыхавшихся от бега ох какого быстрого! В мгновение ока те дотащили повозку до хором княжьих.