Пушки царя Иоганна - [137]

Спешное бегство и полное лишений путешествие оставили свои следы на прекрасном лице панны Карнковской. Волосы ее были грязны и спутанны, румянец на щеках сменила болезненная бледность, а текущие из глаз слезы оставили на давно не мытом лице грязные полосы. Но глаза… глаза ее оставались прежними. Они умели быть лучистыми, как утреннее солнышко, и колючими, как льдинки, теплыми, как погожий летний денек, и холодными, как февральская вьюга. Но теперь эти глаза были полны необычайной горечи, и у всякого взглянувшего в них непременно защемило бы сердце.

– Вы не понимаете, – глухо сказала она, отвернувшись, – я ношу под сердцем ребенка. Я беременна от…

– Молчите, – прервал ее Корбут и, опустившись рядом на колени, снял шапку. – Одно ваше слово – и нас обвенчают в первом же встреченном нами костеле. Клянусь вам: кого бы ни послал вам Господь – мальчика или девочку, я воспитаю этого ребенка как своего собственного. Клянусь вам также Пресвятой Девой Марией, что ни словом, ни помыслом никогда не упрекну вас ни в чем.

Девушка с изумлением посмотрела на стоящего перед ней на коленях молодого человека и, как видно, не знала, что ему ответить на эти слова. Неизвестно, сколько бы они так молчали, глядя друг на друга, но их снова прервал пан Адам. Вероятно, старого циника так растрогали эти слова, что он отвернулся, чтобы скрыть заблестевшую в глазах слезу, а заодно не видеть шапки Янека и не прикидывать, какие ветвистые рога могут украсить ее в будущем; но через минуту он встревоженным голосом сказал своим спутникам:

– Янек, дружок, и вы – прекрасная панна… уж простите, что я мешаю вам, а только мы здесь не одни. Если мы немедля вскочим в седла и поскачем прочь, то, может, Господь и смилуется над нами.

Молодые люди послушались Криницкого – и вовремя. Едва они оказались в седлах, как рядом раздался треск сучьев, и на поляну с другой стороны начали выезжать московские ратники. Троим беглецам не оставалось ничего иного, как ударить шпорами бока своих измученных долгим путешествием коней и попытаться спастись, поминутно рискуя быть выброшенными из седел хлестким ударом ветки. Впрочем, лошади их преследователей тоже были несвежими, и какое-то время погоня шла на равных. Однако лес скоро стал редеть, и преследователи, которых было человек двадцать, стали догонять их, окружая при этом и улюлюкая.

Отчаявшаяся Агнешка уже готова была просить Янека, чтобы он лишил ее жизни, избавив тем самым от нового плена, но бешеная скачка не давала ей вымолвить и слова. Погоня была уже совсем рядом, и казалось, ничто не сможет спасти беглецов, как вдруг перед ними оказалась немаленькая речка. Не колеблясь, бросились они в ее воды, решив, что лучше утонуть, чем попасться своим врагам. Но, на их удивление, преследователи и не подумали лезть в воду, а развернулись и, нахлестывая коней, поскакали назад. Это странное поведение объяснялось просто: на другом берегу уже строились гайдуки в одинаковых жупанах, раздувая на ходу фитили своих ружей. За ними были видны горячащие коней панцирные казаки, а также несколько пышно одетых шляхтичей.

– Само Провидение послало вас нам на помощь, ясновельможные паны! – воскликнул Криницкий, выбравшись на берег. – Скажите мне ваши имена, чтобы я до конца жизни поминал их в своих молитвах!

– Я ольшанский староста Якуб Храповицкий, – отозвался их предводитель. – Сердечно рад, что вам удалось спастись, панове. А как вас прикажете называть?

– Меня зовут Адам Криницкий, шляхтич герба Вовк, а это мой юный друг Ян Корбут и…

– …и его невеста, – закончила за него тяжело дышащая панна Агнешка.

– Невеста? – удивился польский военачальник. – Неподходящее тут место, чтобы гулять с невестами.

– Покажите нам, где тут ближайший костел, – воскликнул счастливым голосом Янек, – и мы тут же исправимся!

Из кустов на другом берегу за ними пристально наблюдали двое русских ратников. Один из них, в рейтарских доспехах – добрый молодец, косая сажень в плечах – кусая губы, смотрел на поляков, будто стремясь разглядеть их лица. Второй, постарше, в стеганом тегиляе, бегло окинув взглядом готовых к бою гайдуков, с досадой сказал своему товарищу:

– Савушка, какого нечистого мы с тобой тут высматриваем? Не ровен час, латиняне решат-таки на наш берег перейти… что тогда делать будем!

– Ничто, дядюшка, – пробасил в ответ рейтар, – бог не выдаст, свинья не съест! Должен я ее найти, сердцем чую – рядом она.

– Прокляну, – не слишком уверенным тоном посулил ему дядюшка.

– Все одно не отступлюсь, – набычился в ответ племянник.

– Да что ж такое!.. Господь ведь от тебя раз за разом беду отводит, а ты за ней сам бежишь, будто телок за титькой…

– Протасовы от своего никогда не отступались!

– Ладно, поглядим. А сейчас айда к Михальскому, расскажем про ляшский отряд.

На следующий день сенаторы явились на переговоры без королевича. О’Коннор, ходивший к нему, сообщил мне, что у Владислава воспалилась нога, и он плохо себя чувствует, иногда погружаясь в забытье. Поляки, убедившись, что лекарь – иноземец, разрешили ему осмотреть высокородного пациента и оставить для него снадобья. Давали они их королевичу или нет – неизвестно, но мой лейб-медик собирался навестить его сегодня же вечером. На сей раз был мой черед удивлять противника. Едва мы уселись на свои места, как я сделал знак, и шестеро податней в черных, расшитых серебром кафтанах сквозь расступившуюся толпу охраны внесли гроб с телом Ходкевича. Сразу после сражения, едва его опознали, я приказал принять меры к сохранению тела. Пьер сразу заявил, что средств для бальзамирования у него при себе нет, поэтому останки прославленного полководца просто залили медом. Едва сенаторы поняли, что именно им принесли, они тут же поднялись со своих мест и обступили со всех сторон гроб.