Пурга над «Карточным домиком» - [19]

Они постепенно увлеклись разговором и даже на время как будто позабыли все, что с ними случилось. Но, видимо, какой-то сторож внутри них продолжал напряженно вслушиваться в окружающее. Потому что, когда сверху донесся резкий звук выстрела, Стеша одним прыжком перелетела, перенеслась к Киле за его баррикаду.

Оба замерли там, пригнувшись.

Тьма за окнами окрасилась в красный свет.

Потом грохнуло еще раз, и топот бегущих ног прокатился у них над головами. Краснота с шипением разгорелась еще ярче и пропала.

Неясный шум шел теперь со стороны вестибюля.

Окрик, звон металла, упавшего на бетон. Возгласы: «Стой! Отдай! Брось пистолет!» Шум борьбы.

Быстрые шаги — ближе, ближе. Наконец, сильный стук в дверь.

Киля выскочил из укрытия и, став перед Стешей, прижал к груди стул, грозно ощетинившись четырьмя его ножками.

Но в этот момент из-за дверей донесся напряженный голос Димона:

— Ребята, это мы. Скорей откройте.

Подбежать к дверям, отмотать проволоку — на это у Стеши ушло несколько секунд.

Широкий сноп света упал из вестибюля в полутемное кафе, и вошли (Стеша с Килей невольно отшатнулись) Димон с двустволкой в руках, за ним Лавруша с большим черным пистолетом и последним — высокий человек в комбинезоне и унтах.

Обеими руками высокий размазывал по лицу слезы и ныл, всхлипывал:

— Отдай, слышишь?.. Отдай ракетницу… Не тебе дали, так нечего цапать… Все сказано будет про вас, про хулиганов… Обрадовались, да? Двое на одного — да? Меня ведь послали, не вас… Отдавай, не то хуже будет… Думаешь, отцу нажалуюсь? Не отцу, а самому Саламандре… Саламандра за меня тебе голову оторвет и в карман положит… Понял? По-хорошему отдавай… Ну, а хоть когда поиграешь-то — отдашь? Ох, появись ты только на нашей улице, будет тебе гроб с музыкой… Слышь, ты… Отдавай, а не то…

— Не ной! — прикрикнул на него Димон. — Сядь там у стены и помолчи. Будешь говорить, когда спросят.

— Дима, нельзя! — зашептала Стеша, хватая его за рукав. — Как ты можешь так разговаривать со старшими?

— А-а, — отмахнулся Димон, — оставь. Какой он «старший». Ты погляди на него.

Заплаканный верзила уселся тем временем у стены. Димон подвинул стул, сел напротив и строгим учительским голосом сказал:

— Итак, откуда вы взялись? Почему бродили по дому один? Зачем открывали окно и пускали в пургу сигнальные ракеты? Чего испугались, увидев нас на лестнице? Но только не врать.

— А чего пристали? — завопил высокий, ударяя себя в грудь. — А что я сделал? Мало ли что испугался! Вас двое, а я один. И не виноват я, зуб даю — не виноват! Не докажешь!

— Не кричи. И не маши руками. Давай-ка по порядку. Как тебя зовут?

— Ну, Юрка я. Сазонов.

— Так. Хоть имя свое помнит. А живешь ты где. Юрка? Здесь? Или в городе? А может, в Ночлегове?

— Чего я здесь не видел. В городе живу. С мамкой и сестрой — понял?

— Работаешь? Учишься?

— Алё, кончай на психику давить.

— Чего?

— Один такой, как ты, тоже мне на психику давил. Знаешь, что ему Саламандра сделал? Руки-ноги связал, а голову в водосточную трубу засунул. Не веришь?

— Верю, верю. Только никто на тебя не давит, и пугать тебя мы не собирались.

— Не собирались? Что ж ты тогда в ружье свое вцепился и до сих пор не отпускаешь? А если оно стрельнет вдруг? Думаешь, не страшно?

— Ладно. Лавруша, подержи. Ну вот, я уже без ружья. Так где же ты работаешь?

Но Сазонов вдруг нахально ухмыльнулся, развалился на стуле и протянул:

— А не твое. Щенячье. Дело.

Киля от возмущения зашипел, Лавруша охнул, Стеша прошептала: «Какая наглость». Один Димон остался невозмутимым.

— Послушай, Юра, — начал он, не повышая голоса. — Юра Сазонов. Тут стряслось что-то очень плохое. Беда стряслась — понимаешь? В том числе и с тобой. И мы хотим понять. Понять и помочь. Поэтому постарайся вспомнить, что с тобой произошло сегодня. Где ты был утром? Днем? Кого видел? Там в лесу стоит вездеход — это не твой? Ты не на вездеходе приехал? Откуда у тебя пистолет-ракетница? Ну, говори. Расскажи хоть что-нибудь.

Сазонов наморщил лоб, поднял глаза к потолку. Но вдруг лицо его снова перекосила плаксивая гримаса и слова полились сплошным потоком, так что половины было не разобрать из-за всхлипываний:

— Пристали к человеку… Чего пристали-то?.. Где, да что, да когда. Ну, не помню я ничего… Сказано вам — не помню!.. Бродишь тут, бродишь целый день… Никого нет… Одни валяются на полу, не отвечают, другие выскакивают с ружьями… Думаешь, не страшно? И ужинать не дают… Как будто я виноват… Что ж с того, что я стрелял? Я вверх стрелял, не в людей. И не в зверей… А если в кошку из рогатки, так это когда было… И не попал я. Это Саламандра мне рогатку дал, у него их полно… А сестра ее в печку кинула… Я с тех пор и в руки не брал. А то, что в машину залез, так мне сам Петрович разрешает… Учи, говорит, главное, арифметику, и все тогда, тогда станешь шофером. Я и учу… В прошлой-то четверти у меня по арифметике две четверки было, с четверками в шоферы берут, это точно… А ты пристал, заладил одно и то же: вспомните, вспомните. Бубнишь и бубнишь. Точь-в-точь как тот псих наверху.

— Какой псих? — опешил Димон. — Где?

— А на втором этаже. Тоже вроде тебя. — Он состроил гримасу и монотонным голосом начал передразнивать кого-то: — «„Карточный домик“, „Карточный домик“, ответьте Научному городку, „Карточный домик“, почему молчите, перехожу на прием…»