Пункт назначения - [2]

Мы садились поздним вечером. Садились бестолково, и если бы не охранники, садились бы до сих пор. Миха умудрился отдавить кому–то ногу, а потом долго ругался с пострадавшим, пока охранники не растолкали их по разным вагонам. Я все боялся, что жертва миховых сапог попадет к нам в вагон, но все обошлось. Под ногами хлюпали лужи. Динамик оглашал списки, они путались между собой и вызывали одобрительный ропот. Когда нас, наконец, распределили по вагонам, быстро наступила темнота и нельзя было понять, в каком направлении едем. Миха говорил, прикрывая ладонью рот: «Неважно, в каком направлении, лишь бы пожрать дали…»

Пожрать не дали, и от этого у него настроение испортилось. «Не дали пожрать», — огорченно сокрушался Миха, цокая зубом. Мне было смешно: я хихикал в поднятый воротник.

— А там нам дадут пожрать? — спросил Миха из темноты.

— Вряд ли, — сомневался я. Вот черт! Я все–таки успел задремать, а он меня разбудил.

— Эх, надо было денег побольше взять, — злобно шипел Миха, и ворочался на полке: он на ощупь пытался пересчитать деньги.

— Ты взял деньги? — я искренне удивился.

— Обязательно, — Миха был сама гордость. И ради приличия спрашивал:

— А ты, что не взял?..

— Как–то не подумал, — что мне было ответить?

Миха уязвлялся моим невежеством и начинал давать советы.

Но тут в вагоне появлялся охранник. Он устало волочил ноги, останавливался около нас и смотрел широко раскрытыми глазами прямо мне в лицо. Свет фонаря выхватывал остекленевшие глаза без зрачков, и в моей голове проносилась молния: «Спать!». Меня скручивало как пружину, и я тут же погружался в неверный сон, замечая, как острая спина охранника удаляется в глубины вагона.

Мы спали. Эгей даже сквозь сон так же чихал и звонко сморкался. Миха во сне тоже был неспокоен. Он пытался пересчитывать деньги: его руки, словно пауки, бегали по одежде и с радостью нащупывали содержимое. Радость читалась в дрожании его пальцев. Я видел его раскрытые глаза, неподвижные, не моргающие, уставившиеся в потолок, но мы спали и, вероятно, мне это только снилось. Время от времени наступал момент, когда наши тела шевелились. Мы садились, смотрели друг на друга невидящими глазами и громко шипели, монотонно качаясь из стороны в сторону:

— Агу–малагу–макабра-бакабра! Агу–малагу–макабра-бакабра!..

Приходил охранник и прекращал эту бессмыслицу. Он не качался и ходил прямо.

Когда мы проснулись, состав уже стоял. Нас разбудил охранник: он тормошил нас и бил ладонью по лицу. Получив по щекам парочку жестких оплеух, я сел и первым делом посмотрел в окно. Встающее солнце ослепило глаза, и они заслезились. «Не смотреть в окна! Солнце!» — заорал охранник и тем разбудил остальных. Он заставлял нас выходить по одному из вагона. Вставать и идти было поначалу непривычно: я не чувствовал своего тела, ноги все время пытались подкоситься. Миха удрученно тер щетинистые щеки, не забывая, впрочем, держаться за поручни.

Когда мы все вышли и остановились, не зная, что нам делать дальше, охранник проорал: «Идите в город!..» Мы растерялись: я, наверное, как и другие, был почти уверен, что охранник последует за нами — покажет дорогу и вообще… Однако он и не думал покидать поезда. Он равнодушно подсчитал нас своим оловянным взглядом и исчез в глубине вагона.

Никто нас не встречал. Вокруг, куда не кинь взгляд, раскинулась светло–желтая пустыня. Пустыня была ровной, как стол и уходила до самого горизонта. На ощупь она была твердой и под ногами гудела. Песок, покрытый хрупким инеем, противно скрипел — мы топтались на месте, пытаясь понять, где находится город. Встающее солнце слепило глаза и только мешало нам — многие прикрывали глаза руками, но им это мало помогало. По всему песку были разбросаны осколки битой керамической плитки, куски алюминиевой проволоки, пыльные листы целлофана, фольга, обугленные пружины, пухлые слои поролона…

В какой–то момент люди, до того бывшие одним монолитным стадом, разбрелись кто куда, и каждый стал заниматься своей персоной. Кто отхаркивался, прочищал горло и массировал веки озябшими руками. Кто совершал неуклюжие движения — хотел согреться, но только исходил паром… Маха с неприязненной миной на лице пинал поролон и сплевывал на заиндевевший песок. Было морозно и со сна знобило. Наконец какой–то тип в старом замшевом пальто заметил у горизонта далекие строения и радостно засмеялся. Мы стали оборачиваться на смех, вытянув шеи. Кто–то присвистнул, кто–то выматерился. Потом оказалось, что все наручные часы показывали разное время, а часы у Эгея были и вовсе разбиты. Тогда Миха предложил спросить время у охранника, что остался в вагоне. Не дожидаясь одобрения, он стал возвращаться к составу. Но все было напрасно: состав уже разворачивался по кольцу, чтобы вернуться назад, в Бельш. Миха было припустил за ним, однако тут же ему это надоело, он остановился и махнул рукой. Михе было неохота напрасно растрачивать энергию: вряд ли охранник откликнется на его запоздавшую просьбу. Он вернулся, и мы стали решать, что делать дальше.

Решали мы недолго. Тип в пальто предложил идти в город, как нам и говорил охранник. Остальные помалкивали, молчаливо с ним соглашаясь, только Эгей хрипло шипел. Прислушавшись, я услышал, что он просто матерился, кляня холод: на нем были тонкая рубашка и брюки, и летние легкие туфли. Миха, казалось, не реагировал на происходящее: он ковырял сапогами песок и время от времени сплевывал. Я бестолково топтался возле него. Никого я больше не знал, кроме Михи, и мне было неуютно в холодной пустыне.