Pulp - [13]

— Значит, я начну картинно заламывать руки и обливаться слезами, а когда мне откажут, вы выложите свои карты на стол.

— Примерно так, — согласил я, хотя в самом деле на переговорах хотел бы обойтись без картинных сцен.

— А если я откажусь, вы повезёте меня силой?

— Я уже упоминал родственников вашего мужа — всю эту стаю престарелых гусей в довоенных вицмундирах, но среди них есть парочка опасных людей. Дипломат и военный. Если вы откажетесь, завтра уговаривать вас придут они.

Я не был так уж уверен в своих словах, однако понял — сработало! Ни единый мускул не дрогнул на лице её высочества, однако мы стояли достаточно близко друг к другу, и я увидел, как расширились от страха её зрачки. Она была отлично знакома с родственниками супруга и понимала, кто из них — гусь, а кто самый что ни на есть клыкастый волк.

— Я помогу вам, рыцарь, в вашей священной миссии спасения моего неудачника мужа, — произнесла она, подойдя ещё ближе и кладя руку мне на грудь. Это уже было далеко за гранью приличий, но я не отстранился. — Если вы покажете мне весь любовный пыл, на какой способны солдаты. — Принцесса картинно глубоко вдохнула. — От вас пахнет порохом и кровью, значит, вы настоящий солдат, а не штабной офицерик со шпагой. Я хочу знать, правдивы ли легенды о том, что солдаты отдают всего себя в любовных утехах.

И не давая мне воспротивиться, принцесса повела меня в двери, ведущей во внутренние помещения особняка. Не стану кривить душой, я и не думал сопротивляться.

Не скажу, что я прямо-таки половой гигант — никогда не льстил себе такими мыслями. Просто прежде все мои любовные утехи ограничивались визитами к шлюхам разной степени чистоты и ценовой категории. Конечно, в благословенные времена до войны у меня бывали интрижки, а у кого их не было по молодости. Я и теперь недурён собой — и отдаю себе в этом отчёт, — в студенческие же годы, да и после слыл вовсе грозой женского пола. А потом пришла война, диктующая свои законы во всём, и секс исключением не стал.

Честно признаю, столь опытной партнёрши, какой оказалась принцесса Шарлотта Ригийская, у меня ещё не было. Или я просто позабыл те времена. Она заставила меня попотеть в постельной борьбе, мы катались по роскошному ложу под балдахином, сминая простыни и скидывая на пол подушки. Принцесса любила позу наездницы, то и дело пыталась оседлать меня форменным образом. Я же бросал её на перину спиной вперёд и нависал сверху. Это было игрой, и я быстро понял, что одержать в ней победу очень важно для Шарлотты. Я поддался ей, постаравшись, чтобы всё выглядело естественно. Она вытянулась в струнку, все мышцы её сжались, и я ощутил сладкую до непереносимости боль. Я не кричал во время допросов и пыток, но сейчас какой-то животный стон вырвался из моей груди. Принцесса скатилась с меня на постель и легла рядом.

— Ох, — почему-то вполголоса произнесла она, — легенды о солдатской ненасытности не лгут. Ты просто животное, вот что.

Я ничего не стал говорить с ответ, да и не нужны были принцессе мои слова.

— Я спала с офицериками, что до сих пор носят шпаги и гордятся своей родословной, — продолжала Шарлотта. — Они были какие угодно — утончённые, как салонные барышни, или, наоборот, нарочито грубые, но я слишком хорошо чувствую фальшь. Ни на йоту подлинного не было в их речах и поступках. А ты другой, ты — настоящий.

И снова я промолчал, глядя на тёмный бархат балдахина. В спальне, куда привела меня принцесса, на столике у кровати стояла бутылка вина «Пино-нуар» и небольшая тарелка с нарезанным сыром, фруктами и виноградом. Рядом с бутылкой примостились два бокала. Неужели принцесса сразу рассчитывала затащить меня в постель? Вряд ли, конечно, стоило так обольщаться на свой счёт, но я решил хотя бы мысленно немного польстить себе.

Я налил нам вина и вернулся в постель. Принцесса лишь слегка пригубила, но по глазам её я прочёл благодарность. Не знаю уж, за что именно. Я вернул почти полные бокалы на столик и растянулся на смятых простынях. Шарлотта легла рядом, принялась водить тонким пальчиком по шрамам на моей груди и на животе. Обычно очень неприятно, когда кто-то трогает почти нечувствительную соединительную ткань, однако её лёгкие касания щекотали кожу, заставляя угли страсти снова разгораться в пламя.

— Откуда они? — спросила Шарлотта, поочерёдно прикасаясь к трём шрамам от пуль на правом боку.

— Старые, — ответил я. — Они первые уложили меня в госпиталь надолго. Мы шли в атаку цепью, враги поливали нас пулемётным огнём, швыряли гранаты. Но мы добрались до них, вот тут вражеский офицер и успел всадить в меня полбарабана из своего «Вельдфера». Это револьвер такой, — пояснил я.

Он продолжила расспрашивать про мои ранения, и я рассказывал о них, по крайней мере, о тех, что мог вспомнить. Об осколках мин и гранат, о колотых ранах от штыков, о почти белой пересаженной коже на месте ожога. И лишь о самом большом шраме, начинавшемся под грудью и заканчивавшемся в опасной близости от паха, я промолчал. Это слишком личное, слишком моё, чтобы делиться этим с кем бы то ни было.

— Какой интересный шрам, — шепнула мне прямо в ухо принцесса, щекоча мне самый низ живота, отчего я, казалось бы, выжатый, как лимон, начал возбуждаться снова, — хорошо, что дальше не пошёл.