Пулеметчик - [14]

Еще большой плюс, что вся эта история произошла практически на глазах Зеева Жаботинского, корреспондента “Одесского листка” в Италии и Швейцарии, очень кстати оказавшегося в Женеве. Ну то есть оказался он не то чтобы сам, а по моему вызову, и по моей же просьбе накатал телегу дедушке Гоца, Вульфу Янкелевичу Высоцкому, крупному купцу и активному сионисту. Главная мысль в письме была что деятельность внука ведет лишь к озлоблению против иудеев, недоверию и притеснениям, и было бы куда как лучше вкладываться в еврейскую колонизацию Палестины. Б-г даст, пойдут деньги “чайного короля” не Гоцу и его террористам, а на более мирное дело.

* * *

Вытащив из бумажника купюру в пять франков с номером 927D619 я принялся составлять телеграмму Савинкову. Так, у нас франк, значит, “Наши французские поставщики”. Номер состоит из двух групп цифр по три и одной буквы посередине — “группа из трех компаний господина D. и конкурирующая группа также из трех компаний”, цифры “должны провести встречу сентября двадцать седьмого дня в Лионе после встречи июня девятнадцатого дня в Гамбурге”. Завершаем стандартным “телеграфируйте инструкции” и подписью.

Сдав бланк в окошко телеграфа и уплатив требуемую сумму, я вернулся в гостиницу, где меня нашел Медведник. Выглядел он сущим латиноамериканцем — чернявый от природы, да еще я насоветовал, особо не объясняя зачем, побольше времени проводить на солнце. Свежий загар хорошо лег на не успевший сойти южноафриканский, так что получился вполне такой смуглый Гомес или Перес.

— Патрик проявился. Отписал, что это были не агенты Скотланд-Ярда, а люди Сесила Родса.

— Так он же помер! — удивился я. — В начале весны, что ли.

— Ну да, точнее, люди компании Родса, Де Бирс Консолидейтед Майнс, искали следы алмазов Кимберли. У них были информаторы среди потенциальных покупателей и как только алмазы засветились в Риме, группа выехала по наши головы.

— Нам еще сильно повезло, что это “частная” группа, а не профессионалы из какой-нибудь правительственной службы, там бы мы живы не ушли.

— Ну да, — печально согласился Егор и принялся разглядывать улицу под балкончиком номера. Судя по его вздохам и взглядам, которые он бросал в мою сторону, его что-то тревожило.

— По-моему, ты что-то хочешь спросить.

Егор повернулся ко мне, нахмурился и сделал неопределенный жест руками — то ли развел ими, то ли взмахнул, а потом решительно задал вопрос.

— Зачем мы подставили эсеров?

— Сам никаких причин не видишь?

— Разве что пустить полицию по ложному следу, но это подло, они все-таки наши товарищи, революционеры.

— Подло, значит… Хорошо, постараюсь объяснить, — я тоже нахмурился и задумался, чем пронять Егора. Высокие материи он не любит, надо как-то через его опыт зайти… Точно!

— Вот ты воевал за буров, так?

— Ну да, два года. — согласно кивнул Егор.

— Убивал?

— Конечно это же война, — парень пожал плечами. — В тебя стреляют, ты стреляешь…

— Трудно убивать?

Медведник задумался, что-то вспоминал, потом поднял взгляд.

— Первого очень страшно было, мы налет на пост делали, я в часового из винтовки стрелял. Может, и не я, но когда увидел, как ему полголовы снесло, так замутило, что меня буры под руки вели.

— А потом? Второго, третьего?

Егор опять ушел мыслями туда, на юг Африки, в партизанский буш, где гремели копытами и упряжью кони, громыхали залпы винтовок и давно не мывшиеся бойцы прорывали колючуюю проволоку между блокгаузами.

— Потом легче, привыкаешь.

— Вот именно. Человек такая скотина, что ко всему привыкает, и к убийству тоже. И в нашем деле это очень, очень опасно — сперва ты убиваешь явных врагов, потом привыкаешь любую проблему решать устранением человека. И начинаешь потихоньку убивать уже не то чтобы врагов, а так, оппонентов. А потом тебе товарищи говорят что-то не по нраву. И ты думаешь, а не враги ли они, и не убить ли их, чтобы все стало хорошо. И наконец, когда вокруг тебя уже некому сказать, что ты из революционера стал просто убийцей, ты посылаешь людей на смерть просто за косой взгляд в твою сторону. Я, конечно, утрирую, но суть именно в этом — людей, способных удержаться на этой дороге и не стать чудовищами, очень мало, большинство будет радостно стрелять назначенных врагами.

— Но ведь революции без крови не бывает! — пылко возразил Егор.

— Не бывает, — согласился я. — Но не стоит ее множить. Революция — она как громадный камень на вершине горы, рано или поздно он стронется и покатится вниз, увлекая за собой другие камни. А мы можем только слегка подправить его движение, чтобы лавина раздавила не всю деревню в долине, а только хижину пастуха.

— Но это тоже чья-то смерть!

— Ну да, мы всегда будем мучатся выбором, его моральностью, всеми этими слезинками ребенка.

— И как выбирать?

— Знаешь, был такой вероучитель в Индии, Будда Шакьямуни, — решил я закамуфлировать свои сентенции под восточную притчу, — так он считал, что в этически неразрешимых ситуациях нужно выбирать наиболее логичное решение, а в логически неразрешимых — наиболее этичное.

— Это как?

— Упрощая — между смертью десяти человек и одного надо выбирать смерть одного. Между смертью ребенка и мужчины надо выбирать смерть мужчины.