Пулеметчик - [10]

Нагретая кожа обивки, мягкие сиденья, хороший обед — что еще надо в пути? Только хороший собеседник, и Лебедев этому условию удовлетворял вполне.

Говорили мы, в основном, о науке и я еще раз убедился, что мощный, тренированный ум куда лучше, чем просто знания, даже из будущего века — Петр Николаевич мгновенно схватывал мои “дилетантские рассуждения”, за которые я выдавал обрывки физических знаний, полученных в институте и школе. Естественным образом дошли мы и до Нобелевской премии, впервые присужденной полгода тому назад — Рентгену за физику, Вант Гоффу за химию, фон Берингу за медицину, Сюлли-Прюдому за литературу… Господи, кто все эти люди? Лучше бы Жюлю Верну дали… нет, Рентгена-то я знал, а вот остальные? Там ведь в списке лауреатов больше половины совсем незнакомые имена.

— А кому бы вы, Михаил Дмитриевич, присудили премию в нынешнем году?

Я хмыкнул и попытался отбояриться, но Лебедев был настойчив.

— Не знаю, как это отвечает требованиям к кандидатам, но из крупных писателей я вижу Толстого и Сенкевича. Из медиков — Павлова и Коха, с химией я знаком слабо…

— О, я смотрю, вы больше радеете за российских кандидатов!

— Ну, по крайней мере, я знаю их лучше, чем прочих.

— Хорошо, а кому за физику?

— О присутствующих не говорят?

Лебедев засмеялся и отмахнулся.

— Не скромничайте, Петр Николаевич, не в этом году, так позже. А сейчас… пожалуй, Лоренцу. Возможно, Беккерелю за радиоактивность, или лорду Рэлею, — перечислил я пришедших на ум крупных физиков.

— А Рэлею за что?

— За аргон, — о, а вот и шанс подвигнуть визави на исследования в нужном направлении. — Кстати, есть у меня предчувствие, что аргон будут светиться, если через него пропустить электрический ток. И остальные благородные газы наверняка тоже. Черт его знает почему мне так кажется, интуиция, наверное.

— Хм, вот вашей интуиции я бы доверился.

— Так за чем же дело стало? Альберт устроит вам возможность поработать в цюрихском Политехе, расходы я беру на себя, потому как это моя идея, будете лечится и заниматься физикой, поди плохо.

— Посмотрим, посмотрим… А за содействие установлению мира?

— Тут я точно пас. Вон, давеча президент Франции Лубе в Петербург приезжал, так и то, не о мире же говорить.

— Почему же не о мире? — продолжал расспросы Лебедев.

— Между Россией и Францией — Германия, которую французы ненавидят и мечтают отбить у них Эльзас с Лотарингией, что невозможно без русской помощи. Так что я вижу кругом если не войну, то подготовку к войне, одно счастье, что англичане с бурами наконец-то замирились.

* * *

Вялотекущая фаза Англо-бурской войны затянулась почти на два года — англичане после взятия столиц обкладывали Трансвааль и Оранжевую сетью блокгаузов, а бурские генералы партизанили в буше, иногда прорываясь в Капскую колонию. Но силы были несравнимы, дело неуклонно шло к финалу и переговоры, шедшие всю весну вместо боев, в конце мая завершились подписанием де-юре мирного договора, а де-факто капитуляцией буров в обмен на амнистию.

Егор Медведник проявился как раз с началом переговоров, ему хватило ума понять, что веселье кончено и пора сматывать удочки. Группа его выросла до пяти человек за счет двух ирландцев еще из Кимберли и одного русского, прибившегося к ним уже в партизанском отряде. Левых документов, снятых с убитых, хватало и они благополучно выбрались через Дурбан, откуда на пароходе через Суэцкий канал попали в Италию. В Александрии и Риме их ждали телеграммы Красина, так что отрядик двинулся в Швейцарию по указанному маршруту, осел в пригороде Женевы и дал телеграмму о прибытии.

В Цюрихе я сдал Лебедева на руки Эйнштейну и доктору Амслеру, и тоже поехал в Женеву, где меня дожидался Никита Вельяминов, один из “буров”, учившийся в тамошнем университете. За год он основательно обустроил местную “резидентуру”, причем держался поодаль от эмигрантской тусовки, несмотря на активные попытки вовлечь его в социал-демократические или эсеровские круги. На связи у него был десяток студентов-”большевиков”, причем только двое видели его лично, а для всякого рода специфических поручений он привлекал “товарищей Жана и Мишеля”, двух французских анархистов — натуральных боевиков, которым идейная окраска была, в общем-то, пофиг, а полученные от Никиты франки они вряд ли тратили на революцию.

Среди прочих достоинств Никита был поклонником сэра Артура Конан-Дойля, отчего активно использовал холмсовское ноу-хау — мальчишек-наблюдателей. Французы, как только стало известно, что Медведник с группой снял шале в Бельвю, съездили туда и за несколько франков организовали пацанов на слежку за домом. И теперь Мишель, пока мы тряслись в пролетке, которой правил Жан, рассказывал диспозицию — предвидя возможные закидоны Егора, на встречу мы выдвинулись вчетвером.

— Ваш товарищ, — тут Мишель саркастически скривил рожу, давая понять, что не одобряет действия Медведника, — снял за немалые деньги здоровенное шале прямо у воды, с причалом на пару лодок.

Так, а откуда у Егора такие средства? Неужто алмазы?

— Участок справа незастроен, — продолжил Мишель, — слева пустующий дом. В шале два этажа и жилой чердак, пятнадцать или шестнадцать комнат, прислуга приходит через день, сегодня ее не будет. За продуктами ходят сами, в несколько магазинчиков чуть дальше по рю Лозанн или на рынок по утрам у станции.