Пугачев - [30]

— Ты поезжай себе. А мне чево боятся и от чево бежать?

Совсем скоро выяснилось, что он очень сильно ошибался.

Пугачев в одиночку бросился к Иргизу и, переправившись на лодке, избавился от преследователей. Нагнав Еремину Курицу, те били его настолько немилосердно, что крики несчастного Пугачев слышал на другом берегу[211].

Следствие по делу Ереминой Курицы продолжалось до 10 января 1775 года. По определению Сената он был бит кнутом, заклеймен и сослан на пожизненное поселение в Кольский острог. Последнее документальное прижизненное известие о нем относится к 1801 году[212].

Вышеописанные события в Мечетной слободе и ее окрестностях произошли 27 августа 1773 года. До начала восстания оставалось без малого три недели. Как же за столь короткое время искра, брошенная Пугачевым, превратилась в пламя пугачевщины?

Глава третья ИЗ ИСКРЫ ВОЗГОРЕЛОСЬ ПЛАМЯ

Накануне

Когда Пугачев вернулся на Таловый умет, оболяевский работник Афанасий Чучков сообщил, что приехали яицкие казаки. Это были уже известный нам Денис Караваев и его товарищ Максим Шигаев. Они с Пугачевым расположились для разговора и обеда на расстоянии «с версту» от умета, поскольку оставаться на самом умете было небезопасно: «много людей ездит», не ровен час «хто увидит». Несколько погодя к ним присоединились еще два казака, Иван Зарубин, он же Чика, и Тимофей Мясников, также приехавшие, чтобы повидать «государя». Впрочем, по признанию Мясникова, Пугачев мало напоминал царя, а походил на казака — «в шерстяном армяке, в сапогах и в шляпе». Несоответствие внешнего вида и статуса многим бросалось в глаза, поэтому неудивительно, что и Караваева еще с первой встречи с самозванцем мучили сомнения: «Подлинно уж он государь ли?» Чтобы развеять их, Караваев теперь в присутствии других казаков и Чучкова попросил «государя» продемонстрировать «царские знаки». Если верить показаниям Чучкова, Емельян в ответ вознегодовал: «Раб ты мой, а повелеваешь мной!» — но «знаки», то есть отметины, оставшиеся после болезни, всё же предъявил. Пятно на левом виске Пугачев называл гербом, а происхождение ранок «под титьками» объяснил тем, что в это место во время переворота «его гвардионцы кололи штыками». И если отметины «под титьками» имели земное происхождение, то герб появился у «царя» явно без вмешательства земных сил, а потому Шигаев поинтересовался у самозванца:

— Што ж это, батюшка, все што ли цари с эдакими знаками родятся или уже после как Божиим изволением делается?

— Не подобает вам, други мои, простым людям, этова ведать, — напустил туману «государь».

Во время этой встречи «Петр Федорович» не только показал «царские знаки», но и поведал казакам о своем «чудесном спасении» и странствиях по далеким землям — примерно так, как ранее рассказал об этом Денису Пьянову. Казаки говорили, что верят ему, и опять убеждали «вступиться» за них, а «царь», в свою очередь, просил «вступиться» за него. В связи с арестом Ереминой Курицы просьба «Петра Федоровича» была особенно актуальна, ведь в любое время на умет могла нагрянуть воинская команда и арестовать его. Было необходимо спрятать Пугачева в надежном месте. Решили, что этим займется Зарубин, который в конечном счете благополучно выполнил эту задачу, доставив самозванца на хутор братьев Кожевниковых[213].

Поскольку первые сподвижники Пугачева сыграли большую роль в самозванческом предприятии, будет нелишне сказать о них чуть подробнее. Разумеется, все четверо были представителями «непослушного» казачества и участниками прошедшего бунта.

Самому старшему из них, Денису Константиновичу Караваеву, на тот момент было 49 лет. Караваев наверняка вошел бы в ближайшее окружение самозванца во время самого восстания, если бы не был арестован 8 сентября 1773 года по доносу казачьего старшины П. Митрясова, которому стало известно об их знакомстве. На допросе в Яицком городке «под битьем плетьми» Караваев сознался лишь в первой встрече с Пугачевым, но ничего не сказал о второй встрече и о местонахождении самозванца. Затем было следствие в Оренбурге и Москве. Суд постановил высечь Караваева кнутом, заклеймить, вырвать ноздри и сослать на каторгу. Каторжные работы он отбывал в Балтийском Порте (до 1762 года город назывался Рогервик, ныне — Палдиски в Эстонии), где и умер не ранее 1776 года.

Максиму Григорьевичу Шигаеву в описываемый момент шел сорок восьмой год. В конце января 1772-го он возглавлял делегацию мятежных казаков, доставившую в Петербург челобитную Екатерине II. Посланцев выслушали на заседании Военной коллегии, а затем заключили в Петропавловскую крепость. В июне того же года, после подавления восстания, Шигаева с товарищами отправили в Оренбург, где они содержались в тамошней тюрьме вместе с активными участниками Яицкого бунта. Однако 10 июля 1773 года Шигаев был помилован за то, что во время бунта защитил нескольких офицеров и казачьих старшин. Во время пугачевщины он вошел в ближайшее окружение самозванца, в частности стал одним из судей созданной «Петром Федоровичем» «Военной коллегии».

Ивану Никифоровичу Зарубину-Чике в то время было 37 лет. Во время пугачевщины он стал одним из ближайших сподвижников самозваного «царя», по повелению которого именовался графом Чернышевым.