Пучеглазый - [24]
Лежать и смотреть в небо. Вроде — пустяк, но как все меняется! Небо кажется таким поразительно огромным. Это можно заметить лишь когда лежишь на спине. Прогуливаясь по улицам или глядя из окна, видишь только его крошечную часть. А ляжешь на спину — и видно все-все: громадный перевернутый купол, простирающийся на мили и мили, накрывая мирную синеву, или нависающий прямо над тобой в темных кровоподтеках, грозя вот-вот разорваться.
Пожалуй, каждому стоило бы вот так лежать понемногу каждый день — смотреть в небо и поражаться.
Но наши минуты молчания закончились, и я не удержалась:
— Я думаю, что все люди должны вот так лежать на спине каждый день и смотреть в небо.
— Шутишь?
Пучеглазый содрогнулся от подобного предложения, он стоял рядом с полицейскими, стараясь сберечь то, что уцелело от его костюма и гордости. Он протянул маме руку и помог подняться.
— Китти права, — сказала мама, смахивая песок с джинсов. — Люди тратят слишком много времени, пытаясь создать новое и разрушить старое. Им стоит посмотреть на то, что было и будет вечно.
— Пустое небо?
— Бесконечность, — поправила мама. — Вечность.
— Ну, не всем же нам быть доморощенными философами.
— Ты принесла бутерброды? — перебила я, похлопав по оттопыренным карманам маминой куртки. — Я уже проголодалась.
Тут и терпение Джуди подошло к концу.
— И я тоже, — захныкала она. — Когда мы поедем до-о-мой?
— Прекрати ныть, пожалуйста, — оборвала ее мама. — Ты знаешь, я этого не выношу.
Джуди не огрызнулась в ответ. Она никогда этого себе не позволяет. Но, всхлипывая, притулилась к Джеральду Фолкнеру — точно так же, как прижималась к папе, ища у него поддержки, когда мама сердилась. И Джеральд, ясное дело, тут же за нее вступился, точно как папа.
— Успокойся, Розалинда. Денек и впрямь выдался трудный.
Но мама такая же, как я: терпеть не может, если кто позволит себе лишь намекнуть, что она вела себя неразумно.
— Ради всего святого! — выпалила она. — Не так уж все было ужасно! Когда я была девчонкой, нам приходилось по воскресеньям два часа кряду высиживать в холоднющей церкви, умирая от скуки, а все ради того, чтобы спасти наши эгоистичные маленькие душонки. А Джуди повезло! Несколько раз в год ей удается хоть ненадолго выбраться на свежий воздух ради спасения всего мира. И ничего в этом нет ужасного!
Джеральд Фолкнер выдержал свою обычную паузу. Я ждала, что же будет дальше. (Обычно-то причиной его молчания бывала я.)
И вот:
— Знаешь, кто ты, Розалинда? Ты просто невероятная командирша.
У нас с Джуди перехватило дыхание. Да посмей только папа заявить нечто подобное, из него бы пух и перья полетели, так что впору было бы хорониться где-то от беды! Но папа-то сказал бы это иначе. У него это бы вышло как упрек, как ужасное оскорбление. А Джеральду Фолкнеру каким-то образом удалось сказать это мягко, будто он ею любовался, словно мамина страсть покомандовать вызывала в нем восхищение.
И, о чудо, она стерпела!
— Так я командирша? — переспросила мама. — Что ж, твоя правда.
Я вздохнула с облегчением. (И Джуди тоже. Я слышала.)
— Ты напрасно растрачиваешь себя в этой больнице, — заявил Джеральд маме, втыкая палки моего транспаранта поглубже в грязь, чтобы тот стоял, не падая, сам по себе. — Тебе бы управлять «Бритиш Телеком». Да что там — всей Британией! Всем миром!
Я заметила, что людям вокруг нас стало не по себе от его слов.
— Ну да. Я могла бы управлять миром. — Мама, похоже, говорила всерьез. — И неплохо бы справилась. Из меня бы вышел отличный диктатор.
Просто диву даешься! Она явно не замечала, что половина слушавших их — из тех, кто потянулись было к своим непромокаемым рюкзакам за термосами и банановыми йогуртами — в смущении отошли в сторонку. Другие застыли на месте с набитыми ртами и недожеванными бутербродами в руках, на их лицах читалось явное изумление.
А Пучеглазый словно и не замечал этого вовсе. А если и замечал, не обращал никакого внимания.
— Ты была бы идеальным диктатором, — заверил он маму. — У тебя есть все задатки. Ты уже знаешь: главное, чтобы люди во всем с тобой соглашались.
— А он прав, — сказала мама тем немногим, кто еще оставался поблизости. — Он совершенно прав!
Я тут же на месте поклялась себе, что сменю имя, перекрашу волосы и перейду в другую группу. Я тоже вместе со всеми стала отходить в сторонку, делая вид, будто внезапно заинтересовалась происходящим у забора, где добровольцы по-прежнему тщетно пытались перерезать проволоку на выделенных им участках, меж тем как полицейские стояли поодаль, наблюдая, как на горизонте неумолимо собираются тучи, и терпеливо ждали, когда можно будет начать аресты.
Добровольцы трудились в поте лица и постоянно переговаривались.
— Можно мне одолжить ваши кусачки, когда вы закончите?
— Да они паршивые. Я сам думал попросить ваши.
— Эти? От них никакого толку!
Одна из женщин-полицейских беспокойно поежилась и посмотрела на часы. Ей явно хотелось поскорее вернуться в участок. Инспектор Мак-Ги указал на облака, приближавшиеся медленно, но неумолимо. Другие офицеры многозначительно переглядывались, пока добровольцы-снеговики пыхтели у забора, и наверняка думали: «Хорошо, что эти типы не защищают страну!» Догадаться, что у них на уме, было несложно: у них все на лицах было написано — точь-в-точь как у Пучеглазого, только он-то, само собой, выкладывал все начистоту. В конце концов его замечания надоели даже Джуди, и она направилась к добровольцам, посмотреть, кто лучше справляется. Но на полпути она вдруг застыла за спиной Рыбьих Глаз, словно покупатель в супермаркете, который наконец решил, какая касса освободится первой. Вскоре и впрямь оттуда, где она стояла, донеслось радостное перешептывание.
