Публицистические статьи - [10]

- Вы что, сдурели?! Я столько лет в колхозе проработал, а вы мельницу на моем огороде?.. Кто дал право? За такие дела по шапке получите!

А собрание ничего не понимает. Все пялят на деда глаза, думают рехнулся. Утихомирили только тем, что напомнили: права колхозников на приусадебные участки закреплены в партийных и государственных документах.

Постепенно переходим к разговору о самом главном - о задачах сельского хозяйства, выраженных в Директивах XXIII съезда КПСС. Василий Кириллович Кравчук - делегат съезда. Заметно, что в нем еще не улеглось волнение, вызванное пребыванием в Москве. Говорит он темпераментно, со знанием всех тонкостей проблем земли и крестьянина. Настроение у колхозников прекрасное. Повысились доходы колхозов, стал по-настоящему весомым трудодень. Сыграли огромнейшую роль и решения о пенсиях для крестьян, о приусадебных участках и домашнем животноводстве.

А для меня из всего услышанного вызревают те самые главные, искомые вопросы, которые можно сформулировать примерно так: о чем мечтают сейчас колхозники, когда в их дом вошел достаток и городской быт? К каким идеалам устремлены теперь сердца крестьян? Каким бы они хотели видеть свое ближайшее будущее и будущее своих детей?..

Коль ясны вопросы, надо искать ответы на них. Этим мы и занимаемся в последующие дни. Очень хотелось встретиться с опытным механизатором Василием Семеновичем Шинкаруком. Но Василь еще на рассвете оседлал мотоцикл и растаял в безбрежности полей. Столкнулись близ усадьбы бригады со старым колхозником Ариеном Степановичем. Гуменюком. С ходу неудобно расспрашивать о самом главное, но он будто угадал наши мысли и заговорил первым:

- Повезло людям, которые позже родились. Пришла жизнь, которую мужик в счастливых снах видел: и заработок хорош, и с землей стали по-хозяйски обходиться, и пенсия тебе полагается. Вот я, например: все у меня есть для хорошей жизни. Нет только сил: изработался... стар стал... А время пришло такое, что молодым хочется быть...

Удивительно, что почти эти же мысли высказал мой дядька восьмидесятишестилетний Иван Исихиевич. У него еще и другая боль: вырастил Иван Исихиевич пятерых сыновей, и никто из них в село не вернулся - один погиб на войне, трое много лет прослужили в армии и в звании старших офицеров ушли в запас, а самый младший после действительной застрял на строительстве в Москве.

- Вот я и говорю, - размышлял мой дядька, - надо что-то делать, как-то объяснять теперешней молодежи: всем места в городах не хватит. Да и в селе сейчас не хуже, чем в городе. Селянин избавился от каторги, которая была при единоличном хозяйстве. Раньше работали как лошади, а теперь куда ни глянь - машины. И за трудодень добре платят, и свет, и радио, и читать есть что, и с огорода хорошая подмога.

Зная, что Иван Исихиевич любит "пофилософствовать", умышленно подначиваю его:

- Но при огородах трудно крестьянину избавиться от частнособственнической психологии.

- А ты не будь таким разумным!

- Почему?

- А потому, что не дело говоришь! Скажем, у вас в Москве многие покупают себе квартиры, дачи, машины. Так что, они тоже ломают свой характер в сторону кулацкого? Как ты думаешь?

- Квартира и дача дохода никому не приносят.

- И опять не то говоришь. Верно, огород и садок дают прибыль. Но дело не в прибыли, а в том, что, если у тебя квартира, машина и дача, купленные на скопленные гроши, ты чувствуешь себя собственником! А интеллигентам такие чувства ни к чему! Интеллигенция нам должна помогать избавляться от этой коросты.

Точка зрения старого колхозника насчет того, какие обстоятельства рождают мелкобуржуазную психологию, разумеется, не бесспорная, но любопытна хотя бы потому, что крестьян интересуют абсолютно все и подчас далеко не простые стороны нашей жизни.

Итак, кажется, я узнал многое из того, что не давало мне покоя. Но вот беда: Николаю Козловскому надо делать фотосъемки, а небо затянуто тучами. И я тревожусь, что не приглянется ему винницкая земля в сумрачном освещении непогожих дней. Солнце, будто дразня фотомастера, только изредка выглядывало из-за туч. Выглянуло оно и в ту минуту, когда мы зашли в акациевый лес, раскинувшийся над огромными прудами Степановского сахарного завода. Непередаваема эта картина. Высокие, с неприятно шершавой корой деревья густо облеплены белыми гроздьями цветов. Даже трудно дышать от густого нежно-сладкого запаха. В ветвях - неумолчный, монотонный пчелиный гуд. И когда солнце бросило косые лучи на кроны тысяч акаций, будто свершилось волшебство: цветущие гроздья приняли светло-янтарный оттенок, словно засветились изнутри, и, кажется, еще нежнее и устойчивее заструился пьянящий аромат. Зарумянился внизу пруд, где-то в стороне встрепенулась кукушка и разразилась вещим звоном...

Затем мы опять бродили по улицам Кордышивки, разговаривали с людьми, прислушивались к далекой голосистой песне девчат, смотрели на молодые сады, поднявшиеся возле новых хат.

И я замечаю, как суровый Николай Козловский светлеет лицом: он присмотрелся ко всему, что нас окружает, понаслушался разговоров (может, передались ему и моя восторженная взволнованность, и моя тревога), и он завздыхал, задумался. Посматривал на небо в надежде, что тучи выпустят из плена солнце.