Публичные признания женщины средних лет - [32]

Все в нем было костлявое: нос, лоб, руки и ноги, а локтями можно было резать сыр. В греческом я ноль, если не считать «спасибо-пожалуйста», поэтому он обрисовал возникшую проблему, подтянув плечи к ушам. Я изобразила жестами, что заплачу, сколько запросят на острове Скирос само собой подразумевается, что тебя не обманут.

Он побрел за видавший виды прилавок и снял со стеллажа толстую замусоленную книгу. Пошелестел страницами. Наконец нашел нужную страницу и повел сухим коричневым пальцем по колонке. Я невольно заметила, что дата наверху страницы оканчивается цифрами 1991. Мотнув головой, он швырнул книгу назад на стеллаж, взял пляжный коврик и с минуту тщательно его изучал. Потом вышел на улицу и стал расспрашивать прохожих, не знают ли они цену. Одна старуха в черном поставила на землю свою сумку, набитую луком с баклажанами, и принялась крутить коврик в руках. Собралась небольшая толпа, все принимали участие в дебатах. В конце концов какому-то малышу велели сбегать в галантерею у подножия холма. Он вернулся с вестью, что пляжный коврик встанет мне в 250 драхм. Хозяин магазина написал цену на оберточной бумаге, я расплатилась, поблагодарила его и ушла.

В следующий раз я увидела бакалейщика через два дня: его несли на плечах в открытом гробу. Костлявый, но благородной формы череп обрамляли свежие цветы. Бакалейщика побрили, и кожа на его лице была непривычно гладкой. Для города Скирос эти похороны стали крупным событием. Бакалейщика очень уважали, поэтому офисы и магазины в то утро закрылись, дочери и сыновья покойного примчались из Афин, чтобы успеть попрощаться (на Скиросе приходится хоронить в течение суток, потому что тела хранить негде). Толпы скорбящих горожан собрались на главной улице в ожидании, пока гроб снесут с холма на кладбище.

И тут на холме объявилась компания из трех женщин и трех мужчин — явно туристов. Все шестеро в недоумении крутили головами. Одна из туристок, блондинка в шортах и розово-белом льняном купальнике-бикини, очевидно, очень не хотела испортить загар следами от бретелек, и бретельки свободно болтались, так что груди только что не вываливались наружу. Вид у нее был просто шокирующий. Моя подруга, очаровательная дама за шестьдесят, перешла улицу и вежливо сообщила блондинке:

— Здесь похороны.

У блондинки за ремень была заткнута футболка, и моя подруга посоветовала ей одеться. Но блондинка (англичанка) в восторге бросила друзьям:

— Похороны, представляете! — и шагнула вперед, чтобы получше все разглядеть, отчего еще больше бросалась людям в глаза.

До последнего момента, когда уже появилась скорбная процессия, я надеялась, что до нее дойдет и она все же наденет футболку. Но она не надела, и священник с церковными мальчиками, плачущие сыновья и дочери бакалейщика и любившие его друзья шли мимо тупой английской туристки, в которой так мало уважения к их покойному. Видя, как они мельком косятся на шокирующий бело-розовый участок ее тела, и читая в их глазах гадливость, я лила слезы за темными стеклами очков и в душе извинялась перед всей семьей бакалейщика за страшное неуважение англичанки к их горю.

Когда толпа рассеялась, беспардонная блондинка спокойно двинулась дальше по улице, так и не поняв, что она оскорбила вежливых и обходительных жителей Скироса. Единственным утешением для меня была ее спина: белая кожа покраснела и воспалилась, и я подумала, что если она тотчас же не прикроется, к вечеру ожоги ей обеспечены. Но я не собиралась ее предупреждать. Сказать по правде, я надеялась, что она будет гореть в аду.

Нет идей

В письмах меня постоянно спрашивают, откуда я беру идеи. Так и подмывает ответить: «Покупаю их у старушки за углом».

Ах, если бы такая старушка существовала! Я пошла бы к ней, встала у ее двери, в голове очереди, локтями распихав отчаявшихся писателей, у которых иссякли идеи. Почему, спросите? Да потому, что, по правде говоря, понятия не имею, о чем писать в колонке за этот месяц. Сегодня серый день скучного месяца, со мной не случилось ничего особенно интересного, идеи у меня закончились, и мне надоело мое собственное общество. Однажды кто-то сказал: «Писать легко. Надо просто смотреть на чистый лист бумаги, пока на лбу не выступит кровь».

Можете говорить, что это ерунда, но я, кажется, ощущаю первую кровавую струйку. А ведь редакция меня ни в чем не ограничивает. Пожелай я написать, что Джон Мейджор — двойник Почтальона из сказки, что нужно снять торговое эмбарго, введенное Штатами против Кубы, а школы калечат детей, — мне бы позволили. Редактор у нас вовсе не деспот, заставляющий сотрудников быть проводниками его крайних политических взглядов: «Сегодня — журнал “Сейнсбериз мэгазин”, завтра — весь мир!»

В те времена, когда слово «коммунизм» еще не стало ругательством, я ездила в Россию и встречалась с группой официальных писателей. Боже, что это было за жалкое зрелище! Сразу видно, что ни у одного из них кровь со лба ни разу не капала. Интересно, чем они зарабатывают на хлеб насущный теперь, после коммунизма? Вполне могли бы переквалифицироваться в преступники, раз уж в стране, ранее известной как Россия, преступность стала перспективной отраслью.