Птицы небесные. 3-4 части - [64]

За день до нашего ухода приехал лесничий, и наши коноводы, взяв коня, до вечера гоняли его по саду, приучая к седлу. Вечером они оживленно обсуждали свою работу:

— Я говорю вам, отец Евстафий, толк из коня будет! — говорил степенно Шишин, прихлебывая чай и щедро заедая его булкой с медом.

Инок суетился у стола, стараясь услужить гостю:

— Вы постарайтесь, Василий Ананьевич, я вас отблагодарю.

— Нам благодарности не надо, всегда рады монахам помочь! Еще денек здесь побуду, помогу…

— Хотите, я для вас икону напишу святителя Василия Великого? — не отставал капитан.

— Что ж, это можно, напиши… А я до зимы разок в неделю заезжать к вам буду, проверять, как идет учеба… — благодушным говорком отвечал егерь, сознавая свою полную ответственность за обучение коня.

Поднявшись на Грибзу, все братство единогласно устремилось на рыбалку. После шумной, не по рыбачьей традиции, рыбной ловли отличился Ванечка — восемнадцать форелей было записано на его счет. У остальных леска путалась в кустах, крючки цеплялись за донные камни или рыба срывалась, с плеском падая в воду. Ваня старался больше всех, но тем не менее общий улов снова составил чуть больше двух десятков положенных нам форелей. Когда мы разбрелись по берегу, то неожиданно набрели на самодельную коптильню в виде шалаша. Возле костра хлопотал сын Василия Николаевича, подбрасывая в него хвойные ветки. На жердях над костром висело множество крупных рыб. Отец Филадельф и Ванечка остолбенели:

— Это надо же, столько рыбы здесь поймать!

— Вася, ты уже сколько дней здесь находишься? — спросил я, озадаченный таким уловом, хотя сам давно уже перестал ходить на рыбалку.

— Сегодня третий день, завтра домой. — ответил тот, отмахиваясь рукой от повалившего густого дыма.

— А в день сколько ловишь?

— Штук сто — сто двадцать, минимум, — ответил Василий, с усмешкой смотря на наш улов. — Возьмите у меня десяточек.

Он протянул мне связку копченой форели.

— Как же ты умудряешься ловить столько форелей? — Иеромонах не находил слов от удивления. — Какой-нибудь секрет есть?

— Места надо знать… — Рыбак рассмеялся.

Отец Филадельф не нашелся что ответить. Эта тема послужила причиной долгого обсуждения способов и секретов рыбной ловли у местных рыбаков.

После общей ухи и чая мы уединились с иеромонахом на скамье под высокой пихтой с чудесным видом на заснеженный Чедым. Свежий снежок припорошил скалы, и они сияли над темно-лиловым пихтарником багряными закатными всполохами.

— Я, отче, никак пока не выберу, что мне больше по душе: скит или Грибза. Но, кажется, пока мне лучше пожить в скиту. Как вы думаете? Хочу научиться работать с пчелами, — говорил иеромонах, любуясь остроконечной вершиной, возносящейся над нашими головами.

— Давай начнем со скита, отец Филадельф. Обживись пока на Решевей, а за это время потихоньку подыщем местечко на Грибзе, где-нибудь на этой поляне. У вас, похоже, с Евстафием сложились хорошие отношения? — осторожно спросил я.

— Он очень толковый человек, и у него многому можно поучиться. Только он несколько странный… — Иеромонах задумался. — В общем, поживем — увидим… Можно, я у вас останусь, когда братья уйдут на Решевей?

— Конечно оставайся. Нам нужно тропу прорубить в альпику, треть уже готова. Тут верховья реки рядом, но повсюду сплошь густые заросли. Этой тропой можно будет спускаться сверху, если придется через хутор Санчар ходить, кто знает…

Братья стали готовиться к спуску на Решевей. Мальчик ни за что не хотел уходить, прося оставить его жить на Грибзе вместе со мной.

— Батюшка, мне нравится быть отшельником! Вы увидите, я смогу, — говорил он, чуть не плача.

— Ваня, мы уходим с отцом Филадельфом высоко в горы. Там тебе быть опасно. Отшельником станешь, когда школу окончишь. А сюда придешь со мной в следующий раз, хорошо? — уговаривал я приунывшего друга.

— Да-а-а, следующего раза, может, не будет… Это вы так говорите, — протянул он уныло.

— Откуда ты знаешь? Бог даст, мы же не расстаемся навсегда…

Этот довод победил уныние мальчика.

— Ну ладно, отец Симон, я вам верю!

Неделю мы с иеромонахом рубили толстые ветки замшелых кустарников, пробивая скрытую тропу в верховья Грибзы. За эти дни Филадельф мне нравился все больше и больше своей внутренней чистотой и сокровенной красотой целомудренной души. При работе с топором он проявил упорство и настойчивость, удивившие даже меня. Кавказ ему сразу стал родным, словно он всю жизнь провел в горах.

— Отче, а топор ты ловко в руках держишь, видно, не впервые? — спросил я, удивленный тем, что мне не удается догнать его в работе.

— Я же вырос в деревне. С отцом много поработал, сами дом срубили. Мне бы на Грибзе келью построить: очень здесь нравится. Эх, времени до зимы немного осталось… Может, сейчас начнем валить стволы, не будем откладывать это дело до весны, правильно, отец Симон?

Я согласился, поскольку моя предстоящая поездка в Россию внушала мне серьезные опасения, что до конца осени не успею вернуться на Псху. В азарте работы мы успели заготовить достаточно бревен на половину венцов для кельи отца Филадельфа, пока затяжные дожди не согнали нас вниз на Решевей.