Птицы над Корабельной - [12]

Дежурный полицейский несколько раз провернул ключ в скважине и отодвинул засовы. Первым, согласно протоколу, в камеру вошел патрульный. Хорвен еще раньше успел встать с койки и отойти к стене. Сегодня он был тщательно выбрит. Значит, утром сюда приглашали цирюльника. Наверное, нотариус и адвокат тоже уже приходили.

Значит, никто не сомневается в том, каким будет заключение доктора. Даже сам заключенный не сомневается.

Патрульный отошел к маленькому откидному столику, уселся подле него и развернул бумагу с официально вынесенным приговором.

- Грегори Хорвен, - скучным голосом сказал он, - зачитайте приговор и подпишите, если вы с ним согласны.

- А если нет? - приподнял бровь заключенный. Затем повернулся к Варкову. - Входите, доктор. Присаживайтесь.

- Можете написать прошение на имя коменданта о смягчении. Но это вряд ли поможет. Кстати, рвать бумагу бессмысленно. Пытаться ее проглотить - даже вредно.

Патрульный пояснил для доктора:

- Многие пытаются. Но у нас есть еще копии.

Хорвен взял в руки лист, пробежал глазами. Протянул Варкову.

- Думаю, сегодня вы можете не утруждать себя. Это уже не будет иметь значения.

Варков вчитался в строки приговора. Вернулся к первой строчке и прочел еще раз.

Почему-то он был уверен, что преступника приговорят к расстрелу. Почему-то ему казалось, что это то наказание, которого Грегори Хорвен, убийца капитана, как раз и заслуживает. За Даниэля и за старого капитана Дарек и сам порвал бы негодяя на куски... но не в буквальном же смысле!..

- Это бесчеловечно, - сказал он, повернувшись к офицеру.

В документе значилось, что в связи с чудовищностью преступления трибунал морского патруля принял решение вернуться к Уложению о наказаниях, принятом во времена Императора Чезара. По этому Уложению Грегори Хорван должен быть подвергнут позорной казни через публичную порку. Суд счел полсотни линьков и изгнание на Корабельную скалу достаточной мерой.

Офицер лишь дернул плечом. Возможно, он был с Варковым согласен, а может, просто хотел подчеркнуть, что он лично здесь совершенно ни при чем.

Заключенный, продолжавший стоять у стены, заметил:

- Отчего же. Это должно быть весьма зрелищно. И наглядно... для всех, кто забыл, что такое флотская дисциплина.

- Вот именно, - согласился с ним патрульный. Получалось, будто и сам заключенный и его тюремщик хотят убедить доктора в том, что происходит что-то обыденное и правильное. - Вы же сами, доктор, бывает, прижигаете загноившиеся раны.

- В наше время существуют куда менее варварские способы обработки повреждений.

- Вы поняли, о чем я. Ладно, делайте вашу работу.

Доктор вздохнул. Было ясно, что убедить здесь никого не удастся. А может, и не требуется. Кажется, преступник смирился с тем, что завтра его ждет.

- Офицер, пустите меня к окну. Здесь мало света.

Хорвен не дожидаясь приглашения сел напротив. Он казался спокойным, и доктору оставалось только гадать, чего ему стоит это спокойствие. Какой бы мразью ни был человек, а такой приговор никого не оставил бы равнодушным. Пятьдесят лет город не знал, что такое кровавая расправа, что такое публичная казнь. Завтра, судя по всему, мир изменится...

Доктор заполнил карточку пациента и поднялся, чтобы уйти. У него нет поводов отложить казнь по медицинским показаниям. Это значит, что он прямо сейчас поднимется в кабинет коменданта и выпишет заключение. И завтра не пойдет на казнь. Запрет двери и задраит иллюминаторы. И не пойдет.

- Доктор, - окликнул Хорвен.

- Я слушаю.

- Мне отчего-то кажется, что вы меня все-таки слышите. Но даже если нет, не важно. Знаете, мне сейчас уже все равно, что со мной будет. Я был не прав.

- Это признание? - Вскинулся от дверей офицер.

- Признание в собственной глупости, разве что. Доктор, они меня убьют, несомненно. Но раз уж от этого не отвертеться. Послушайте. Я могу им простить и их собственную слепоту, их глупость, их желание делать вид, что все в мире остается незыблемым и прочным, даже если императорский линкор начинает сползать на городские улицы и подминать под себя людей. Это все я могу простить - я сам таким был еще недавно. Спокойствие и мир важней справедливости, а память о былых подвигах нужней, чем возможные будущие катаклизмы. Но это только до поры. Доктор, я все могу простить. Только Даниэля я им не прощу. И капитана.

- Вы не можете судить, - нахмурился доктор.

- Кому это «им»? - одновременно с ним возмутился офицер.

Хорвен, как показалось Варкову, чуть виновато развел руки:

- Вам, морякам. Не надо, не возражайте. Незачем. Доктор, я все могу, меня завтра казнят.

Офицер кивнул, соглашаясь. Но Варкову все казалось, что разговор не окончен. Что Хорвен что-то не сказал. Что-то важное. И он напомнил:

- В таком случае, закончите вашу мысль.

- Хорошо. Хотя, мне кажется, что все очевидно. Морской патруль, моряки - это, как ни странно, все еще скелет города. Без него все здесь быстро придет в упадок, разрушится. Перестанет работать. Но однажды прогнувшись в угоду... скажем, спокойствию. Миру. Тишине... этот скелет будет прогибаться и впредь. И перестанет быть опорой. Перестанет удерживать город на себе. Понимаете?..