Птичий город за облаками - [18]

Они живут в Льюистоне в мотеле «Золотой дуб»; за проживание в одной комнате Банни убирает остальные шестнадцать. Бойфренды прокатываются как бури: Джед, потом Майк Готри, потом тот, которого Банни называет Индейкина нога. Лампы мигают, льдогенератор рычит, стекла дрожат от проезжающих мимо лесовозов. В худшие ночи они спят в «понтиаке».

В три года Сеймур решает, что не выносит фабричных ярлычков на белье и шуршания некоторых сухих завтраков в пакете. В четыре он ударяется в плач, если пластиковая соломинка в пакетике сока скребет о проткнутую фольгу. Если Банни слишком громко чихнет, он полчаса трясется. Люди спрашивают: «Что с ним такое?» и «Ты что, не можешь его утихомирить?».

Ему шесть, когда Банни узнаёт, что умер ее двоюродный дедушка, которого она не видела двадцать лет, и оставил ей сдвоенный щитовой дом в Лейкпорте. Банни захлопывает мобильник-раскладушку, бросает резиновые перчатки в ванну номера 14, где убиралась, оставляет тележку с моющими средствами в открытой двери, грузит в «понтиак-гранд-ам» тостер, DVD-проигрыватель «Магнавокс», два больших мусорных пакета с одеждой, сажает в машину Сеймура и три часа гонит на юг без остановки.

Дом стоит посреди акра бурьяна в миле от городка, в тупике гравийной дороги под названием Аркади-лейн. Одно окно выбито, на сайдинге краской из баллончика написано: «Я не вызываю 911»[7], крыша с одной стороны загибается вверх, словно великан пытался ее оторвать. Как только уезжает адвокат, Банни встает на колени перед дверью и рыдает так неостановимо, что это пугает их обоих.

С трех сторон участок обступают сосны. Во дворе тысячи белых бабочек перелетают с одной головки чертополоха на другую. Сеймур сидит рядом с Банни.

– Ой, Опоссум… – она вытирает глаза, – как же, блин, давно этого не было.

Сосны по краям участка колышутся. Бабочки порхают.

– Чего не было, мам?

– Надежды.

Плывущая по ветру паутинка вспыхивает на солнце.

– Да, – говорит он. – Давно, блин, не было надежды.

И вздрагивает, когда мама разражается смехом.

Банни заколачивает разбитое окно фанерой, выгребает из кухонных шкафчиков мышиные какашки, выкидывает изгрызенный бурундуками дедушкин матрас на дорогу и покупает два новых в кредит под девятнадцать процентов без начального взноса. Находит в благотворительном магазине оранжевый диванчик на двоих и выливает на него полфлакона освежителя «Гавайский бриз», прежде чем они с Сеймуром втаскивают покупку в дом. На закате они садятся рядышком на крыльце и съедают по две вафли каждый. Высоко над головой в сторону озера пролетает скопа. Из-за сарая материализуется олениха с двумя детенышами и прядает ушами. Небо лиловеет.

– «Зерна прорастают, – поет Банни, – расцветает луг, скоро лес оденется молодой листвой»[8].

Сеймур закрывает глаза. Ветер мягкий, как голубые покрывала в «Золотом дубе», может, даже мягче, от чертополоха идет дух, как от теплой новогодней елки, а сразу за спиной, через стену, – его собственная комната, и разводы у нее на потолке похожи на облака, или на кугуаров, или на морские губки, а у мамы, когда она поет про то, что овечки блеют, бычок гарцует, а козлик пердит, голос такой счастливый, что Сеймур не может удержаться от смеха.

Первый класс в Лейкпортской начальной школе = двадцать шесть шестилеток в щитовом домике двадцать четыре на сорок футов под руководством старой и ехидной миссис Онегин. Темно-синяя парта, за которую она сажает Сеймура, омерзительна: рама погнута, болты заржавели, а ножки скрипят по полу так, будто тебе в глаза загоняют иголки.

Миссис Онегин говорит:

– Сеймур, ты видел, чтобы другие дети сидели на полу?

Она говорит:

– Сеймур, ты ждешь особого приглашения в золотой рамочке?

Она говорит:

– Сеймур, если ты не сядешь…

У директора на столе стоит кружка с надписью «УЛЫБНИСЬ!», а на его ремне несутся друг за дружкой мультяшные Дорожные бегуны. Банни, в новенькой форменной рубашке поло клининговой службы «Вэгон уил» (стоимость вычтут из ее первой зарплаты), говорит: «Он довольно чувствительный», а директор Дженкинс спрашивает: «Мужчина в семье есть?» – и в третий раз косится на ее грудь. Позже, в машине, Банни сворачивает на обочину Мишшн-стрит и, не запивая, глотает три таблетки от головной боли.

– Опоссум, ты меня слушаешь? Тронь уши, если слушаешь.

Мимо проносятся четыре грузовика: два синих, два черных. Он трогает уши.

– Кто мы?

– Команда.

– А что значит быть командой?

– Помогать друг другу.

Проезжает красный автомобиль. Потом белый грузовик.

– Можешь посмотреть на меня?

Он смотрит. Магнитный бейджик на ее рубашке гласит: «МЕНЕДЖЕР ПО УБОРКЕ ПОМЕЩЕНИЙ БАННИ». Имя мельче, чем название работы. Еще два грузовика раскачивают «гранд-ам», проезжая мимо, но Сеймур не слышит, какого они цвета.

– Я не могу уходить с работы в середине смены из-за того, что тебе не понравилась парта. Меня уволят. А мне нельзя, чтобы меня уволили. Я должна стараться. Ты постараешься?

Сеймур старается. Когда Кармен Ормаэчеа трогает его своей рукой, которая хуже ядовитого плюща, он старается не закричать. Когда фрисби Тони Молинари попадает ему в голову, он старается не плакать. Но девятого сентября из-за пожара в горах Севен-Девилз весь город затягивает дымом, и миссис Онегин говорит, на перемену выходить не будем, слишком плохой воздух, и окна открывать нельзя, потому что у Родриго астма, и через несколько минут в классе воняет, как от дедушкиной микроволновки, когда мама разогревает мороженую фахиту