Птицелов - [3]

— Чей?!

— Королевский!

— О! Расскажешь потом!

Ответить Марвин не успел, потому что его уже волокли прочь. Ну, волокли так волокли — он расслабился, не давая себе труда перебирать ногами. Его конвоиры запыхтели, но делать было нечего. Сержант шёл впереди, освещая тёмную, как погреб, галерею факелом — который, вдруг понял Марвин, спёр из-под арки. Вот гад, а? Будто в своём крыле не нашёл. Он не оборачивался, кажется избегая смотреть на арестованного. Марвин надеялся, что ему стыдно.

В господской части замка Балендор он никогда не бывал, поэтому оглядывался с интересом. Впрочем, смотреть особо было не на что: его вели в основном галереями и переходами, сплетавшимися в недрах замка тесно, будто змеиный клубок. От планировки веяло навевающим зевоту однообразием, и поэтому Марвин слегка оторопел, когда его наконец втолкнули в огромный, залитый светом зал. Он ждал, что его отведут в какой-нибудь подвал, и удивился вдвойне, поняв, что находится в одном из главных залов замка. Сей факт позволял сделать некоторые выводы, поэтому лица, в этом зале находившиеся, уже не вызвали у Марвина такого удивления. И это было хорошо, потому что выглядеть перед венценосными особами обалдевшим провинциальным увальнем ему вовсе не хотелось.

— Идите, мессер, — процедил сэйр Тайвонг и подтолкнул Марвина в спину.

— А вас, мессер, я завтра убью, — ответил Марвин и пошёл вперёд.

Зал был длинный и широкий, с огромными балконами под самым потолком, по всему периметру. Балконы пустовали, зато нижний ярус зала был битком набит людьми: попадались среди них и вассалы Годвина, но большинство Марвин не знал. Выглядели они прилично, если не сказать лощёно; мужчины щеголяли кто парчовыми плащами, кто парадными доспехами, женщины пестрели шелками и сверкали драгоценностями. На этом фоне всклокоченный и взмокший после драки Марвин в своих полотняных штанах и рубахе с рваным воротом выглядел по меньшей мере непредставительно. Видимо, по этой причине на него все и вылупились: рыцари кривили губы, их дамы хихикали, как полные дуры. Марвин не прошёл ещё и половины пути до тронного помоста, находившегося в конце зала, а ему уже сделалось неуютно. Его сапоги оставляли на изрядно потёртом бархатном ковре вереницу грязных следов.

Дойдя наконец до трона, Марвин под всеобщее шушуканье опустился на одно колено и склонил голову. Потом, не поднимаясь, осмелился скосить глаза в сторону помоста, на котором расположились главные особы королевства.

Венценосную семью он видел впервые — хотя доводилось раньше лицезреть издали его величество короля Артена Благоразумного, как его именовали ныне здравствующие летописцы и придворные лизоблюды. Прямо скажем, совсем некоролевского вида человечек: невысокий, щуплый, осанка никуда не годится, бородёнка реденькая, глазки бегают, корона на лысеющей, несмотря на молодые лета, голове сидит кое-как. Простонародье, правда, говорило, что у короля доброе лицо и что он в самом деле редкой души человек, но с этим Марвин мог бы и поспорить — с его точки зрения, куда милосерднее (и, если уж на то пошло, благоразумнее ) было снести буяну Годвину голову, чем вынуждать его прилюдно лобызаться с кузеном, растравляя в обоих ещё больше ненависти. Сэйр Годвин, кстати, был тут же, вместе со своим родичем, — похожие, как родные браться, оба рослые и рыжие, они сидели по левую руку от королевы и давили из себя улыбки. Годвин, поймав взгляд Марвина, тут же отвернулся и непринуждённо заговорил с её величеством, нарочито громко, и его могучий голос загудел под сводами зала:

— Ну вот, моя королева, рыцарь, упоминание о коем так вас встревожило. Осмелюсь только вновь напомнить, что рыцарь сей — мужества и силы беспримерной. Извольте же проявить милость…

— И не подумаю, — звонко сказала королева. — Милость тут мой благоразумный супруг изволит проявлять, а я только казнить умею, это всем известно, — добавила она и одарила собравшихся мелодичным переливом серебристого смеха.

«Мегера, судя по всему, — подумал Марвин, — но до чего хороша». Королеву Ольвен он никогда раньше не встречал, а жаль: и впрямь дивно хороша. Королева была маленькой и хрупкой — как раз во вкусе Марвина, и он всегда трепетал при виде таких кукольных, капризных мордашек с надутыми губками и надменно изломанными бровками. Ему нравилось смотреть, как менялись эти лица, когда он подминал под себя их своенравных обладательниц, вынуждая кричать в глухой ночи, кричать и кричать: «Ещё! Ещё! Ещё!»

— О чём вы задумались, беспутный мессер? — улыбаясь, спросила королева.

— О причине, коей я обязан счастьем оказаться столь близко от ваших величеств, — без запинки ответил Марвин.

— Отчего же не спросите прямо?

— Не смею, — нагло сказал он.

— А я бы на вашем месте спросил, — хмыкнул король. — Так, может, и голову сохраните. Хотя это вряд ли.

— Я призвала вас, неблагородный мессер, — мягко сказала королева, глядя Марвину в глаза, — дабы вершить над вами скорый и справедливый суд. Суд не по закону человеческому, но по закону великой госпожи нашей Любви, которую вы горько и жестоко обидели.

«Ну всё, — подумал Марвин, — вот я и влип». Надо было всё-таки поубивать тех щенков, что явились его арестовывать. Других бы, небось, и не прислали — забыли бы к тому времени, а теперь точно казнят. Если и впрямь правда то, что говорят об это прелестной сучонке Ольвен, а это, кажется, правда, — по крайней мере, насчёт её красоты люди не врут.