Птица солнца - [171]

В какой-то миг он поднял голову от свитка и увидел, что день догорает и длинные тени пальм расчертили берег, делая его похожим на полосатую тигриную шкуру. И снова склонился над золотым листом и продолжил работу.

Снаружи зашуршал песок под чьими-то ногами, темная тень загородила свет.

Хай поднял голову. В двери стоял Ланнон Хиканус.

– Ты нужен мне, – сказал он.

Хай не ответил. Он сидел над свитком и, моргая, смотрел на Ланнона.

– На этом острове ты пообещал, что никогда не покинешь меня, – негромко продолжал Ланнон. – Помнишь?

Хай смотрел на него. Видел глубокие борозды заботы и страдания, ввалившиеся глаза в темных кругах на изможденном лице. Землистую кожу и старческое серебро в бороде и на висках. Полузалеченные и свежие раны, кровоточащие сквозь повязки. Он видел человека, доведенного до предела усталостью и отчаянием, в чьем горле стоял горький вкус поражения.

– Да, – сказал Хай, – помню.

Он встал и подошел к Ланнону.

Они вернулись в Опет рано утром. Всю ночь они просидели у костра в хижине Хая и проговорили.

Ланнон рассказал о ходе кампании и состоянии нации. О каждой битве, о каждой уловке врага.

– Я очень рассчитывал на боевых слонов. И зря. Мы потеряли их в первой же стычке. В них бросали копья, смоченные ядом, взятым у бесчисленных пчел. Я узнал у пленника, что они выкуривали сотни ульев и тщательно выдавливали яд у каждой пчелы. Боль сводила раненых слонов с ума. Они бросались на наши рубежи, и нам приходилось убивать их. К тому же там появились хорошо обученные атлеты – они, точно заправские акробаты, вскакивали на спину слонам, подброшенные товарищами, убивали погонщиков, а потом ударяли зверя в основание шеи.

– Это моя вина, – сказал Хай. – Я рассказал ему о такой тактике. Ее применяли римляне против слонов Ганнибала. Он не забыл ни слова из того, чему я его учил.

Ланнон продолжал рассказывать о победоносных сражениях, истощавших силы Опета, об отступлении перед черными ордами, о растущем отчаянии в легионах, о дезертирстве и мятежах, о гибели большей части флота и перекрытом канале.

– Сколько кораблей осталось?

– Девять галер, – ответил Ланнон, – и много рыбачьих лодок.

– Достаточно, чтобы перевезти всех на южный берег озера?

– Нет. – Ланнон покачал головой. – Недостаточно.

Они говорили всю ночь, и в темные предрассветные часы Ланнон задал вопрос, который весь вечер вертелся у него на языке. Он знал, что Хай ждет этого.

– Почему ты покинул меня, Хай? – негромко спросил Ланнон. Если Хай верит, что тот ничего не знал о его отношениях с ведьмой, если считает, что выбор жертвы был случаен, Ланнон должен изображать неведение.

Хай задумался, и костер снизу осветил его лицо, оставив глаза в темных ямах.

– Ты не знаешь? – спросил он, внимательно глядя на Ланнона.

– Знаю только, что ты выкрикнул имя ведьмы и исчез.

Хай продолжал рассматривать лицо Ланнона в свете костра, ища следов вины, признаков обмана. Их не было. Лицо Ланнона оставалось усталым и напряженным, но бледно-голубые глаза смотрели открыто и пристально.

– В чем дело, Хай? – настаивал он. – Я все время над этим размышляю. Что погнало тебя из храма?

– Танит. Я любил ее, – сказал Хай, и выражение лица Ланнона изменилось. Он долгие секунды смотрел на Хая, пораженный, пришедший в ужас.

– О мой друг, что я тебе сделал? Я не знал, Хай, не знал.

Хай отвел взгляд и вздохнул.

– Я тебе верю, – сказал он.

– Моли Баала простить меня, Хай, – прошептал Ланнон и сжал плечо Хая, – за то, что я причинил тебе горе.

– Нет, Ланнон, – ответил Хай. – Я никогда больше не буду молиться. Я утратил свою любовь и отрекся от богов. У меня ничего не осталось.

– У тебя остался я, старый друг, – сказал Ланнон, и Хай застенчиво улыбнулся.

– Да, – согласился он, – ты остался.

Они перенесли золотые свитки и топор с грифами туда, где терпеливо ждали Бакмор и команда рыбачьей лодки, и рано утром приплыли в Опет.

Легионы приветствовали их, царя и жреца, и Хай почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза.

– Я не заслуживаю этого, – прошептал он. – Я покинул их. Мне следовало быть с ними.

Хотя два легиона были составлены из остатков прежних девяти, Хаю показалось, что основа войска – легион Бен-Амона. Повсюду ему из рядов улыбались знакомые лица. Он останавливался поговорить, стараясь, чтобы голос звучал бодро, замечал помятые доспехи и грубо перевязанные раны, полузажившие или воспаленные.

Он видел, насколько солдаты обессилены – и телом, и душой. Улыбались они недолго, и приветствия звучали хрипло, но они были готовы к борьбе и не утратили боевой дух. Им повезло: эпидемии, бич осажденных армий, пока не затронули их. Интересно, что когда передвигаешься с места на место без долгих привалов, не успевая загрязнить воду и накопить груды отбросов, болезнь обходит тебя стороной.

На берегу озера в лагере находились двадцать шесть тысяч человек, и это были храбрые воины. Обходя их ряды, Хай чувствовал, как в его душе растет уверенность, как ее согревает надежда. Возможно, с такими силами еще можно чего-нибудь добиться.

В полдень Ланнон и Хай пообедали с военачальниками. В непосредственной близости от кладовых Опета не было недостатка в зерне и мясе, и они пировали и пили за здоровье друг друга, а солдаты наслаждались двойной порцией вина, которую распорядился выдать Ланнон. После трапезы Ланнон разрешил прийти в расположение войска женам. Обычно это дозволялось после победы, а не перед битвой. Тысячи женщин устремились из города в лагерь, многие из них жены на один день – и не одному солдату.