Птица солнца - [140]

В шахту опустили пять пузырей жидкости, и пять раз толстый столб пара поднимался из темной шахты, когда жидкость выливалась на горячую скалу.

– Хватит! – крикнул вниз младший надсмотрщик.

Раб выполз из ямы и упал на краю, кашляя и давясь рвотой. Он был покрыт пеплом, грязью и путом, возле рта образовалась желтая лужица.

– Уберите его, – приказал надсмотрщик, и двое рабов утащили товарища к скамье.

Взгляд младшего надсмотрщика пробежал по ряду, и все застыли, каждый страстно желал, чтобы не на него упал выбор.

– Ты. – Конец хлыста больно полоснул Тимона по ребрам. – Ты не закончил смену.

Права просить у рабов не было, возражать значило свалять дурака, Тимон давно усвоил это. Он встал и побрел к шахте. Приготовился спуститься, но промедлил лишку, и хлыст из кожи бегемота превратил нежную кожу под мышками в очаг яростной боли.

С этого все и началось. Тимон вскинул руки, защищаясь от удара; цепи повисли. В неожиданном приступе боли и гнева Тимон взмахнул цепями как раз когда надсмотрщик снова стегнул хлыстом. Цепи обвились вокруг руки надсмотрщика; резко щелкнув, лопнула кость.

С удивленным криком надсмотрщик попятился, сломанная рука повисла вдоль тела. Позади него старший надсмотрщик схватился за меч. Тот со скрипом вышел из ножен. Надсмотрщик находился в пятидесяти шагах ниже по туннелю.

Теперь их было двое, потому что младший левой рукой тоже нащупал меч. И тут в пелене отупения, во тьме звериного рабского рассудка блеснула искра. Тимон вспомнил, чему его учил Хай Бен-Амон: если на тебя напали двое, раздели их и сперва нападай на более слабого.

Размахивая цепью, Тимон бросился на младшего надсмотрщика, и тот упал.

Тимон наклонился и принял удар меча второго надсмотрщика на цепь у себя на руке. От удара рука онемела, зато он увернулся от второго удара и обернул цепь вокруг горла старшего надсмотрщика. Потом затянул и держал.

Старший надсмотрщик выронил меч и схватил Тимона за руки, пытаясь разжать их, – железные звенья цепи душили его.

Тимон понял, что рычит, как собака, и еще крепче затянул цепи. Неожиданно руки надсмотрщика разжались, язык вывалился из вспухшего рта, разлился резкий запах экскрементов: это перестали работать сфинктеры. Тимон опустил противника на пол и поднял из грязи меч.

Он обернулся к младшему надсмотрщику. Тот, все еще ошеломленный, поднялся на колени. Свой шлем он потерял, сломанную руку прижимал к груди.

Тимон коротким ударом меча расколол ему череп. Надсмотрщик упал лицом в грязь.

Тимон отскочил и огляделся. После первого удара прошло не больше десяти секунд, никто не крикнул.

Тимон взглянул на меч в своей руке. Клинок был покрыт кровью и грязью. Тимон чувствовал, как с него спадают уныние и приниженность раба. Искра разгорелась в пламя, он снова чувствовал себя человеком.

Он посмотрел на остальных рабов, сидевших на скамье. Никто из них не шелохнулся. У всех были тусклые нелюбопытные глаза. Ничего человеческого в них не осталось. При взгляде на них Тимон почувствовал холодок. Ему нужны люди. Он должен найти людей.

Нет, и здесь найдется один. Зама. Молодой, не старше Тимона. Дикий раб, захваченный за рекой. Носит цепи не больше года. Тимон смотрел на него и видел, как у того оживает взгляд, сжимаются челюсти.

– Молоток! – приказал Тимон. – Принеси молоток!

Зама шевельнулся. Усилием воли он избавлялся от рабских привычек.

– Быстрее, – сказал Тимон. – У нас мало времени.

Зама подобрал тесло с короткой ручкой и железным концом и встал со скамьи.

Тимон воспрянул духом. Он нашел человека! Держа в руке окровавленный меч, он подставил Заме запястья.

– Сбей цепи, – велел он.

Ланнон Хиканус был доволен, но старался не показать этого. Он стоял у окна и смотрел на гавань, где у пристани стояли пять галер. Ланнон намотал на палец завиток бороды и втайне улыбнулся.

В комнате Риб-Адди своим чопорным и внятным голосом читал, расчесывая пальцами реденькую чахлую бородку:

– Сегодня в Опет с южных травянистых равнин прибыло пятьдесят восемь больших слоновьих бивней, всего весом в шестьдесят девять талантов.

Ланнон быстро обернулся, скрывая радость за гримасой.

– Ты присутствовал при взвешивании? – спросил он.

– Как всегда, мой господин, – заверил Риб-Адди, а его чиновники, оторвавшись от своих свитков, увидели, как смягчилось выражение лица Великого Льва, заулыбались и закивали головами.

– Ага! – хмыкнул Ланнон и снова повернулся к окну, а Риб-Адди возобновил чтение. Читал он монотонно, и Ланнон отвлекся, но краем уха вслушивался в голос хранителя книг. У Риб-Адди была привычка слегка повышать голос, когда он доходил до пунктов, которые могли вызвать неудовольствие Великого Льва, – низкий доход, неподтвердившаяся оценка, – и Ланнон немедленно набрасывался на него. Это убеждало Риб-Адди, что Великий Лев финансовый гений и от него ничего невозможно скрыть.

Думы Ланнона блуждали далеко, он переворачивал камни своих мыслей, чтобы посмотреть, что выбежит из-под них. Он вспомнил о Хае и почувствовал холодок неудовольствия. Что-то изменилось в их дружбе. Хай стал иначе относиться к Ланнону, и Ланнон искал причину. Он отбросил мысль о том, что это, возможно, следствие долгого отчуждения. Нет, тут что-то другое. Хай что-то скрывает, он отдалился. Редко проводит ночи во дворце, разделяя с Ланноном игру в кости, вино и смех. Часто, когда Ланнон посылает за ним вечером, Хай вместо того чтобы прийти с лирой и новой песней, присылает через раба ответ, что болен, или спит, или пишет.