Птица солнца - [139]

Весь жир, вся лишняя плоть сгорели в жаре и непрерывной работе. Сквозь поры кожи выступала влага, подчеркивая шрамы, пересекавшие спину и охватывавшие грудную клетку, давно зажившие, превратившиеся в толстые рубцы на руках и ногах; свежие розовые шрамы, шрамы, покрытые струпьями; шрамы, из которых сочилась жидкость. Цепи болтались на его шее, висели на ногах и руках. Они натерли широкие мозоли – эти следы рабства он сохранит до конца жизни.

Тимон дышал. Грудная клетка ходила ходуном, расправляясь и опадая. Вокруг клубился дым, затемняя огонь лампы. Жар одурял, скала все еще тускло краснела, хотя костры уже превратились в груды пепла.

Пять дней они пытаются разрушить вкрапление твердого зеленого серпентина, закрывающее золотую жилу. Шестнадцать человек погибли в этих попытках: задохнулись в пару и дыму; были убиты разлетающимися осколками взорванного камня или просто побеждены жарой; упали на раскаленный пол и сгорели – плоть их прикипала к камню и отделялась от костей, издавая зловоние.

Сверху показался водяной пузырь. Его спускали на сплетенной из тростника веревке. Сделанный из шкуры быка, с тщательно зашитыми и просмоленными отверстиями, такой пузырь вмещал сорок галлонов жидкости, смеси воды с кислым вином.

Неподалеку стояло корыто. Тимон смочил в грязной теплой воде свой кожаный плащ, потом погрузил в воду сперва одну ногу, потом другую, пропитывая водой кожаные штаны и сандалии. Подошвы сандалий состояли из пяти слоев кожи, чтобы уберечь ступни от раскаленного пола. Тимон набросил плащ на плечи, завязал рот и нос тканью, сделал последний глоток из кожаной трубы и задержал дыхание. Потом поднырнул под висящий пузырь и принял его на плечи. Протянув руку, он рывком развязал узел, удерживавший пузырь, и, согнувшись под тяжестью жидкости, пошел в туннель.

Когда он приблизился к лаве, подошвы его сандалий начали шипеть и дымиться. Сквозь толстую кожу он чувствовал жар. От раскаленных стен било жаром, и он шел, преодолевая осязаемую силу этих ударов.

Времени на работу оставалось мало. У него уже заломило в груди, но он не смел вдохнуть отравленный продымленный воздух. Жар обжигал обнаженную кожу рук и лица, ступни адски болели от ожогов.

Он опустил пузырь на пол, повернулся и побежал сквозь клубящийся дым по жаркому туннелю, цепи болтались под плащом. Чаще всего люди погибали именно в этот момент, когда горячая скала слишком быстро разъедала пузырь и подносчик не успевал уйти от опасности.

Пузырь у Тимона за спиной лопнул. Сорок галлонов жидкости выплеснулись на раскаленную скалу, мгновенное сжатие разорвало поверхность, скала взорвалась, и осколок ударил Тимона по затылку. Это был скользящий острый удар, кожу, как бритвой, срезало до самой кости. Тимон пошатнулся, зная, что, если упадет, погибнет ужасной смертью. Теряя сознание, но удерживаясь на ногах, он подбежал к корыту и поскорее сунул голову в грязную пенистую воду. Затем – по спине бежали грязная вода и кровь – вцепился в кожаную трубу и стал жадно глотать воздух. Он кашлял, его тошнило, глаза слезились и лезли на лоб от боли.

Потребовалось несколько минут, чтобы он собрал остатки сил и добрел до лестницы, ведущей наверх. Когда Тимон поднимался, начали опускать следующий пузырь, и он прижался к стене узкой шахты, пропуская его. Он поднимался в темноте пятьдесят футов, затем через край выполз в тускло освещенную пещеру.

Надсмотрщик увидел его, лежащего на краю шахты.

– Почему оставил работу?

Длинный хлыст из кожи бегемота злобно перепоясал ребра Тимона. Тимон дернулся от боли.

– Голова, – выдохнул он. – Я ранен.

Надсмотрщик подошел ближе и склонился над ним, рассматривая свежую кровоточащую рану. Он нетерпеливо хмыкнул.

– Отдыхай. – И повернулся к ряду сидевших на корточках рабов. Все здесь были неисправимые, на всех такие же тяжелые цепи, как на Тимоне, у всех тела исполосованы шрамами. Надсмотрщик выбрал одного из них и щелкнул кнутом.

– Ты следующий. Быстрее.

Раб встал и побрел к шахте, двигаясь скованно, потому что сырость подземных работ въелась всем в кости. На краю шахты он остановился и со страхом заглянул в дымящуюся бездну.

– Пошел! – выкрикнул надсмотрщик, и хлыст впился в плоть. Раб начал спускаться по лестнице.

Тимон дотащился до низкой скамьи у стены. Он сел, поставил локти на колени и спрятал лицо в ладонях. В груди болело от дыма, рана на голове жгла и саднила. Никто из рабов не посмотрел на него. Каждый замкнулся в собственном аду, не заботясь о соседях. Сосед Тимона закашлялся, на его губах появилась кровавая слюна. Он умирал от грудной болезни рудокопов. Каменная пыль заполнила его легкие, они будто оделись скорлупой, окаменели. Никто не шевельнулся, не заговорил.

Перед рабами непрерывно расхаживал младший надсмотрщик, смуглый бородатый человек с примесью крови юе, по-видимому, вольноотпущенник. На нем была холщовая одежда и легкие доспехи, способные выдержать удар кинжала, железный шлем защищал череп от случайных соприкосновений с грубым сводом туннеля. У пояса висел короткий железный меч и дубина, усаженная железными гвоздями. Высокий, крепкий, жилистый человек, с мускулистыми руками и ногами – жестокий, именно за это отобранный для работы с неисправимыми. Надсмотрщиков всегда было двое. Второй – старше, с сединой в бороде и бледным болезненным лицом. Однако плечи у него были широкие, а сам он был опасен не менее своего напарника, но более опытен.