Птица - [11]

— Я очень давно не возился с землей, и теперь мне кажется, что я залпом выпил чашу кислорода. Послушайте, бабушка, а что, если нам устроить во дворе огород? Можно посадить капусту и перец… Когда я жил в деревне и обрабатывал землю, то всем удобрениям предпочитал компост.

— Цемент испортил землю. Забудьте о перце, он тут не вырастет. Если удобрить почву и оставить под паром года на два, может, потом что и получится… — покачал головой господин Чхонь, просеяв горсть земли в ладонях.

— Можете поверить мне на слово: господин Йи силен только в теории; настоящий крестьянин — это господин Чхонь. Он умеет обращаться с лопатой. Это видно по тому, как он втыкает ее в землю. Откуда вы родом? — веселым тоном спросила старуха домовладелица.

— Отсюда, «от сохи». Вы угадали — я родился в деревне. Сейчас там, наверное, развозят удобрения по полям, готовят грядки под сеянцы.

— Так почему же вы уехали?

— У всех свои проблемы, — с горьким вздохом ответил господин Чхонь.

Старуха расщедрилась на свинину и водку, а выпив, снова принялась хныкать: она, мол, ничего не стала бы просить у судьбы, если бы ее дочь встала на ноги, поев семечек подсолнечника, которые вызреют следующим летом. Тогда она сможет спокойно умереть.

Женщина даже перестала накладывать по вечерам макияж, волосы у нее отросли и остались золотистыми только на концах. Теперь она красила только губы и часто мечтательно смотрела на небо.

Листья росших во дворе подсолнухов были уже большими, когда она ушла. Накануне отец приезжал домой. Придя из школы, я увидела, что кто-то рассыпал лежавшие у внешней стены брикеты. Перед домом, на дорожке, ведущей к туалету, во дворе и в кухне — повсюду на брикетной трухе остались женские следы. Стоявшие в углу сундук и туфли на высоких каблуках исчезли. На туалетном столике не было баночек и коробочек с косметикой — остались только круги и квадратики на слое пыли. На полу стоял забытый пузырек лака для ногтей и чехол от карт. Может, она устала складывать брикеты в стопку? Или ей надоела вечно сыпавшаяся с них пыль?

— Если человеку не повезло с родителями, ничто его не спасет. От судьбы не уйдешь, сколько ни пытайся. Я с первого взгляда поняла, что эта женщина не способна ни дом вести, ни детей воспитывать, — сказала домовладелица.

Уиль оглядывал комнату. Открыл лак, понюхал.

— Грязная воровка.

В ответ на мои слова Уиль покачал головой.

— Неправда, она ничего не стащила. Взяла только свои вещи.

Он был прав, она ничего не украла. Даже оставила нам банкноты по тысяче и десять тысяч вон, а еще мелочь в ящике туалетного столика.

В кухне, на буфете, лежали резиновые перчатки, принявшие форму ее рук, и фартук. Я бросила на них рассеянный взгляд. Мне почудилось, что они живые и шевелятся.

К концу дня все наши соседи были в курсе. Каждый явился полюбопытствовать. Некоторые заглядывали в кастрюли, открывали кухонный буфет и ящики туалетного столика, принюхивались, словно там можно было спрятаться. Никому не пришло в голову, что она могла выйти прогуляться и скоро вернется.

Я надела ее фартук и перчатки — они были мне сильно велики и доходили до самых локтей — и помыла рис. Домовладелица объяснила, что крупу нужно промывать, пока вода не станет прозрачной, потом переложить ее в чугунную кастрюльку, налить воды, уменьшить огонь, когда закипит, и еще раз убавить, когда рисинки на дне затрещат.

— Ты настоящая маленькая мама.

Дама из «заводской семьи» на минутку заглянула к нам и поцокала языком.

Брикеты погасли, в комнате было холодно. Мы бросили на пол все одеяла, какие у нас были, поставили на эту уютную яркую подстилку низкий стол, ели и смотрели телевизор. Когда я решила вымыть посуду и снова надела перчатки, Уиль сказал:

— Эй, кончай выступать! Кем ты себя вообразила?

Я бросилась на него, вытянув вперед руки, он увернулся, стянул с меня одну перчатку, и мы начали драться. Досталось и стене, и туалетному столику. Двигались мы совершенно бесшумно. Главное — не шуметь, ни при каких обстоятельствах. Бесшумно смеяться. Бесшумно плакать. Мы знали: тишина — наша защитница. Зазвонил телефон. Мы застыли от изумления. Прошло несколько долгих мгновений. Наконец я сняла трубку и услышала голос отца:

— Позови твою мать.

— Ее нет.

— Где она шляется в такой час? Отправилась за покупками?

— Она пошла за лекарством, у нее болит живот.

Я ответила, не раздумывая. Перед сном мы с Уилем порезвились на одеялах, как хитрые домовые.

Я купила в скобяной лавке замок. Он был новый, блестящий и очень мне нравился. Господин Йи врезал его в дверь кухни. Теперь у нас была отдельная квартира, куда никто, кроме нас, попасть не мог.

«Если у тебя есть ключ, значит, ты уже взрослый», — сказал мне господин из «заводского семейства».

Наш отец звонил очень рано утром и совсем поздно вечером.

— Она ходит выпивать? Или танцевать? Да куда провалилась эта тварь?

— Не знаю. Дома ее нет.

Нас пугал его напряженный прерывающийся голос.

Отец, как всегда, вернулся в субботу. Узнав, что она ушла, он не впал в ярость, не начал орать. Обвел взглядом комнату, где не осталось и следа ее пребывания, и сказал: «Я верну эту женщину». Он изменился, выглядел сломленным — это пугало больше всего.