ПСС. Том 78. Письма, 1908 г. - [8]

Так вот, милая М[арья] А[ркадьевна], в чем, по моему мнению, ваше заблуждение. Оно в том, что вы, несмотря на свое искреннее, глубокое понимание истины жизни, как она выражена не в одном Евангелии, а во всех истинных религиозных учениях: и Конфуция, и Лао-тзе, и Будды, и Кришны, вы не можете освободиться от научного суеверия, от этого научного гипноза, так сильно захватившего вас.

Ведь всё дело в том, что, если я основой своей жизни признаю свое духовное я, то же самое, какое во всех людях и даже животных и которое я называю богом, когда представляю его само в себе, а не в отдельных существах, то я изучаю прежде всего это мое я и стараюсь исправить, улучшить его, освободить его от того, чтò мешает проявлению в любви его духовности, и тогда мир мне настолько интересен и важен, насколько он в других существах соприкасается со мною. Самый же мир сам в себе я и не пытаюсь познать, да и не нуждаюсь в этом. Но совсем другое, если я за основу всего признаю мир и себя только как произведение этого мира. Тогда прежде всего то, чтò я беру за основу, мне совершенно непонятно, и не п[отому], ч[то] я не умел понять, а п[отому], ч[то] оно, по свойству своему и моего ума, недоступно мне. Всё в мире, во-первых, бесконечно велико и бесконечно мало по пространству и бесконечно по времени. Выводя же себя, свое сознательное я, из этого непонятного мира, я — то, что я знаю лучше всего — становится вполне непонятным. Но как ни странно это, а из этой основы вытекают все бредни, называемые наукой. Там, при основе я, человек сам себя изучает и исправляет и улучшает, и для улучшения и исправления себя имеет полную власть, здесь человек изучает то, что по существу не может быть понятно ему, и исправляет и улучшает то, чего он не понимает и для исправления и улучщения чего он не имеет никакой возможности. А все те экономические писатели, к[отор]ых вы цитуете, все — от Маркса до кого хотите — заняты только этим самым невозможным и нелепым делом.

Я почти уверен, что вы не только не согласитесь со мной, но посмеетесь надо мной, но не почти, а совершенно уверен в том, что через сотни, может б[ыть] больше, может б[ыть] меньше, лет люди будут так же удивляться на серьезное значение, к[отор]ое приписывает[ся] теперь тому, что называется наукой, как мы теперь удивляемся на богословие, астрологию, алхимию средних веков, будут удивляться на то, как не видали нелепости и лжи всех политических, социальных, экономич[еских] наук и той важности, к[отор]ая приписывается теперь разным ни на что не нужным астрономии, химии, физике и др.

Главное же то, что мне хотелось сказать вам и что я считаю делом огромной важности для своей жизни, для жизни всякого человека и особенно для вашей, в вашем положении, это то, что духовные силы человека ограничены. Человек, отдающий все свои силы на изучение пустых, часто вредных, ложных измышлений людей в области научного суеверия, отнимает от себя ту энергию, к[отор]ую он может и к[отор]ую свойственно человеку употребить на внутреннюю одну только нужную и дающую истинное благо человеку, внутреннюю работу нравственного совершенствования, уничтожения препятствий для проявления любви. Первая работа бесплодна и тосклива, и, главное, отвлекает от того, что одно нужно, вторая, напротив, всё больше и больше утверждает, успокаивает и дает всё бòльшую радость в жизни, одинаково во дворцах и на каторге, и на пороге смерти и в самой смерти. Если напишете мне, буду очень рад.

Истинно полюбивший вас

Лев Толстой

17 янв. 1908.

Хочется прибавить еще два слова о том, как невозможно допустить то, чтобы знание закона жизни и нравственного руководства в ней могло бы быть почерпнуто в тех сложных умствованиях, к[отор]ые называются наукой. Если бы это было так, и узнать смысл своей жизни и руководство в ней человек мог бы только при условии, во-1-х, трудового досуга, и, во-2-х, усиленной работы ума и памяти, то это было бы баз сравнения более возмутительно, несправедливо, чем самое большое имущественное неравенство.

К счастию, ничего подобного никогда не было и не могло быть, так как религиозное понимание жизни и руководство нравственное не только одинаково, но гораздо более доступно безграмотным, чем ученым людям, как говорит Montaigne:³ J’aime les paysans; ils ne sont pas assez savants pour rasionner de travers.⁴

Впрочем, мне и не к чему убеждать вас, так как вы так хорошо знаете и выражаете тот смысл жизни, к[отор]ый доступен всем, всяким людям. Простите.

Л. Т.

Печатается по копировальной книге № 8, лл. 72—83.

Мария Аркадьевна Моисеенко, рожд. Беневская, по второму мужу Степанок (р. 1882) — дочь приамурского генерал-губернатора, с 1904 г. член боевой организации партии социалистов-революционеров, жена члена той же организации Б. Н. Моисеенко (ум. 1918), с 1910 г. жена матроса, участника севастопольского восстания И. Н. Степанока. С 1906 г. за хранение и изготовление взрывчатых веществ отбывала каторжные работы в Забайкальской области. С Толстым лично знакома не была.

¹ И. А. Беневский (см. о нем письмо № 38), приехав в Ясную Поляну, показал Толстому полученное им письмо сестры. Текст письма редакции неизвестен. Д. П. Маковицкий записал в ЯЗ 17 января 1908 г.: «Беневская писала брату в первой части своего длинного письма о своих религиозных исканиях, в которых она близка ко взглядам Льва Николаевича, а во второй части о том, чтò она читала у Роберта Оуэна, Маркса и чему она от них научилась. Первой частью Лев Николаевич был растроган до слез. Он сказал: «Написать ей — это мне очень трогательно и привлекательно».