ПСС. Том 75. Письма, 1904 — 1905 (январь-июнь) гг. - [4]
Толстой принимал революцию и радовался на нее постольку, поскольку видел в ней несомненное выражение охватившего широчайшие массы «сознания незаконности требований правительства». «Россия переживает важное, долженствующее иметь громадные последствия время»,>14 — писал он об этом в 1905 г. «Престиж власти разрушен, и перед русскими людьми нашего времени, перед огромным большинством их, возник во всем великом значении вопрос о том, должно ли, следует ли повиноваться правительству. В этом возникшем в русском народе вопросе — одна из причин предстоящего, а может быть, и начавшегося великого всемирного переворота».>15
Таким образом, Толстой в известной мере сочувствовал русской революции, по-своему понимал ее мировое значение. Политическую борьбу, вооруженные выступления Толстой считал величайшим заблуждением народа, но от которого, по его мнению, он не может не освободиться по мере обострения и развития революционных событий. Освобожденные от революционных иллюзий, ставшие на позицию неучастия во зле массы обретут ту силу, которая, с его точки зрения, сумеет обновить на началах справедливости сначала русскую жизнь, а потом и весь мир. С этой утопической и реакционной точки зрения Толстой оправдывал революцию и утверждал ее необходимость;
В самый разгар революции, за несколько дней до декабрьского восстания, Толстой с неколебимой убежденностью пишет В. В. Стасову: «События совершаются с необыкновенной быстротой и правильностью. Быть недовольным тем, что творится, всё равно, что быть недовольным осенью и зимой, не думая о той весне, к которой они нас приближают».>16
Весьма сложное и противоречивое отношение Толстого к революции отражало некоторые из тех существенных сторон и объективных противоречий самой революции, в которых выразилось ее историческое своеобразие и которые во многом предопределили ее исход.
III
Одна из главных отличительных черт революции 1905 года, по определению В. И. Ленина, состояла в том, что «это была крестьянская буржуазная революция в эпоху очень высокого развития капитализма во всем мире и сравнительно высокого в России. Это была буржуазная революция, ибо ее непосредственной задачей было свержение царского самодержавия, царской монархии и разрушение помещичьего землевладения, а не свержение господства буржуазии».>17
Но в то же время первая русская революция была и пролетарской «не только в том смысле, что пролетариат был руководящей силой, авангардом движения, но и в том смысле, что специфически пролетарское средство борьбы, именно стачка, представляло главное средство раскачивания масс и наиболее характерное явление в волнообразном нарастании решающих событий».>18
Толстой воспринял революцию с позиций патриархальной крестьянской массы. В силу этого писатель не мог не сочувствовать основной демократической задаче революции — коренному изменению условий жизни крестьянских масс, освобождению их от помещичьей кабалы и самодержавно-полицейского гнета. Толстой был по-своему прав, когда не без гордости писал в дни революции В. В. Стасову, что «состоит» «во всей этой революции в звании, добро и самовольно принятом на себя, адвоката 100-миллионного земледельческого народа» и сорадуется «всему, что содействует или может содействовать его благу».>19
Благо же народа, по глубочайшему убеждению писателя, заключалось в освобождении от «земельного рабства» и «правительственных насилий», то есть именно в том, к чему стремилось крестьянское движение в первой русской революции и что составляло одну из важнейших ее демократических задач. Крестьянство было в глазах Толстого единственным подлинным носителем общенародных интересов. В промышленном пролетариате Толстой не видел самостоятельного общественного класса с своими особыми и во многом отличными от крестьянских интересами и задачами. Рабочий для Толстого — это не более как обезземеленный крестьянин, жаждущий только возвращения к земле, к крестьянскому труду и хозяйству. Толстой был убежден, что, выражая «волю» «земледельческого народа», он тем самым говорит от лица всех трудящихся, всего народа, всех «рабочих людей».
Представляя и выражая настроения и чаяния патриархальной деревни, Толстой крайне ограниченно, а во многом и ошибочно, понимал задачи и цели русской революции.
Отмечая в 1905 г. правильность и своевременность социал-демократического лозунга об образовании революционно-крестьянских комитетов, то есть органов диктатуры революционного крестьянства, Ленин в то же время указывал на необходимость считаться с тем, что в крестьянском движении еще таится «масса темноты, бессознательности», и предостерегал об опасности каких-либо иллюзий на этот счет. «Темнота мужика, — говорил Ленин, — выражается прежде всего в непонимании политической стороны движения, в непонимании, например, того, что без коренных демократических преобразований во всем политическом строе всего государства совершенно невозможны никакие прочные шаги на пути расширения землевладения».>20
В отстранении Толстого от политики, в его убежденности, что выдвинутые рабочими требования «и свободы печати, и свободы собраний, отделения церкви от государства, даже восьмичасового дня — для большей массы крестьянства не представляют никакого интереса... что он (земледельческий народ. —
