ПСС. Том 62. Письма, 1873-1879 гг. - [10]

Жена благодарит за память и посылает поклон. Прошу передать мой поклон Ольге Андреевне.

Ваш Л. Толстой.

О первой публикации см. стр. 3. Датируется сопоставлением с письмом Толстого к П. Д. Голохвастову от 30 марта 1873 г. и фразой в настоящем письме: «дней 10 тому назад я написал вам длинное письмо».

* 18. Т. А. Кузминской.

1873 г. Апреля 9...14. Я. П.

Соня оторвалась писать другое, необходимое письмо в Тулу, а Игнат ждет, и потому я взялся заключить ее письмо. Насчет Ханны я сам тебя вызвал на откровенность,¹ за что благодарю и очень сочувствую твоему положению, но только прошу помнить, что ты ехала на Кавказ, не имея никого, и что Ханне как товар на Кавказе цена более 500 р. А что тебе тяжело, чтó делать? Бог даст, Ханна вернется к тебе здоровая и заслужит. Кнерцер² как-то раз, заговорив о Ханне, заметил, что другой такой он не видывал, и все так о ней думают, кто ее знает и сравнивают с другими. Я очень занят работой, кот[орая] совсем не похожа на шерсть берлинскую.

Вы хвастаетесь вашей весной и цветами, а я и нашей очень доволен. Вода огромная, весна медленная, потому обещающ[ая] урожай, и вальдшнепов столько, что мы уж набираем 3-е блюдо. Целую Сашу, детей и руку Любовь Александровны.—

Датируется содержанием письма С. А. Толстой, к которому является припиской.

¹ См. письмо Толстого к Т. А. Кузминской от 1 марта (№ 8).

² Николай Андреевич Кнерцер (р. 1833) — тульский врач, лечивший иногда Толстых.

19. В. А. Иславину.

1873 г. Мая 2.

2 мая.

Любезный друг!

Пишу тебе о неприятной вещи. Тем более неприятно, что давно мы не видались, не переписывались, и что мне бы хотелось только приятным напомнить о себе. Ты догадываешься, что дело о Костиньке!¹ —

Дурного нового ничего нет; но старого дурного много. Живет он у нас и очень мил и добр, но положение его ужасно. Мы уезжаем в Самару, и куда он денется — не понимаю — с своими со всех сторон долгами и в изношенном до невозможного платье. Надо что-нибудь придумать. — Encore un dernier effort.² Я знаю, что ты уже их делал много. Место ему сыскать не невозможно, тем более, что он скромен теперь в своих требованиях, и я бы давно нашел ему место, если бы его бумаги и одежда были в порядке. Бумаги его в Туле можно бы привести в порядок, но он сам никогда этого не сделает, а я не умею, да и некогда. — По-моему, сделайте вы, родные, еще попытку. Поручите в Туле адвокату выправить ему бумаги, обмундируйте его и найдите ему место рублей в 500, 700 и тогда уж умойте руки. Он ничего не знает, что я пишу, и, пожалуйста, не говори ему. Он очень и очень жалок, и я не отчаиваюсь, чтобы он мог еще устроиться такой жизнью, которая бы не тяготила его самого. Главное, ему надо место в провинции. Напиши мне, пожалуйста, чтó ты об этом думаешь, и, пожалуйста, не сердись на меня, если тебе неприятно то, что я пишу. Я точно так же, как и ты (вероятно), не могу судить его, зная его всю жизнь и весь характер, а испытываю к нему чувство досады, недовольства им и, главное, сожаления. И надо еще раз попробовать. Поцелуй от меня руку твоей жены³ и передай поцелуи моей жены, и обнимаю тебя. Твой старый и верный друг

Л. Толстой.

Впервые опубликовано в «Летописях Государственного Литературного музея», кн. 2, М. 1938, стр. 49—50. Год определяется сопоставлением с письмом № 24.

Владимир Александрович Иславин (1818—1895) — дядя С. А. Толстой. См. о нем т. 83, стр. 224.

¹ Константин Александрович Иславин, младший брат В. А. Иcлавина. См. о нем т. 83, стр. 75—76.

² [Еще одно последнее усилие.]

³ В. А. Иславин был женат на Юлии Михайловне Кирьяковой (1840—1914).

20. Н. Н. Страхову.

1873 г. Мая 11. Я. П.

11 мая.

Давно не писал вам, многоуважаемый Николай Николаевич. Я вдруг получил ваши два письма:¹ одно славное, заживо задевшее меня, из Крыма, и другое, мрачное, из Петербурга. И, желая отвечать на оба; остался, как знаменитый осел между двумя связками сена. А на крымское письмо как мне хотелось отвечать! Поверите ли, ошибаюсь я или нет, но на вопрос, чтó такое добро — сущность жизни, мне так же легко отвечать, как на то, какое нынче число. Отвечать могу для себя ясно и понятно, но ясно и понятно ли это для другого? — Для того, чтобы это было ясно другому, надо, чтобы другой был со мной согласен в значении вопроса. Объективной сущности жизни человек понять и выразить не может — это первое. Сущность же жизни — то, что заставляет жить, есть потребность того, что мы называем неправильно добро. Добро есть только противоположность зла, как свет — тьмы, и как и света и тьмы абсолютных нет, так и нет добра и зла. А добро и зло суть только матерьялы, из которых образуется красота — т. е. то, что мы любим без причины, без пользы, без нужды. Поэтому, вместо понятия добра — понятия относительного — я прошу поставить понятие красоты. Все религии, имеющие задачею определить сущность жизни, имеют своей основой красоту — греки — плотскую, христиане — духовную. Подставить другую щеку, когда ударяют по одной, не умно, не добро, но бессмысленно и прекрасно, так же прекрасно, как и Зевс, бросающий стрелы с Олимпа. А пусть коснется рассудок того, что открыто только чувству красоты, пусть делает выводы логические из того, как должно жертвоприносить Зевсу, как служить, подражать ему, или как служить обедню и исповеды ваться — и красоты нет больше и нет руководителя в хаосе добра и зла. — Вы говорите, что вы поймете