Я — это самодвижущаяся пила или лопата живая, жизнь ее состоит в том, чтобы держать свое лезвие чистым и острым. А работать уже оно будет и работа будет нужна. Острым держать и всё острить и острить. Это — всё делать себя добрее и добрее.
2) Еще раз писал Мане о том, что она напрасно думает, что можно отказаться от подвига жизни. Жизнь есть подвиг. А главное то, что то самое, что огорчает нас и кажется нам, что мешает нам исполнить наше дело жизни, и есть наше дело жизни. Есть обстоятельство, условие жизни, к[оторое] мучает тебя: бедность, болезнь, неверность супруга, клевета, унижение. Стоит тебе только пожалеть себя, и ты несчастнейший из несчастнейших. И стоит только понять, что это то самое дело жизни, к[оторое] ты призван делать: жить в бедности, в болезни, простить неверность, клевету, унижение и вместо уныния и боли — энергия и радость.
3) Искусство, становясь всё более и более исключительным, удовлетворяя всё меньшему и меньшему кружку людей, становясь всё более и более эгоистичным, дошло до безумия — так как сумашествие есть только дошедший до последней степени эгоизм. Искусство дошло до крайней степе[ни] эгоизма и сошло с ума.
Очень мне было дурно, уныло эти дни. Отец, помоги мне жить тобою — не отходить от твоей воли.
28 Н. 96. Москва. Е. б. ж.
Нынче 2 Декабря 96. Москва.
Пять дней прошло и очень мучительных. Всё то же. Вчера ходил ночью гулять, говорили. Я понял свою вину. Надеюсь, что и она поняла меня. Мое чувство: я узнал на себе страшную, гнойную рану. Мне обещали залечить ее и завязали. Рана так отвратительна мне, так тяжело мне думать, что она есть, что я постарался забыть про нее, убедить себя, что ее не было. Но прошло некот[орое] время — рану развязали, и она, хотя и заживает, все-таки есть. И это мучительно мне было больно, и я стал упрекать, и несправедливо, врача. — Вот мое положение.
Главное — приставленный ко мне бес. Ах, эта роскошь, это богатство, это отсутствие заботы о жизни матерьяльной, как переудобренная почва. Если только на ней не выращивают, выпалывая, вычищая всё кругом, хорошие растения, она зарастет страшной гадостью и станет ужасна. А трудно — стар и почти не могу. Вчера ходил, думал, страдал и молился, и, кажется, не напрасно. Был вчера у кн[яжны] Елены Серг[еевны]. Очень б[ыло] приятно. — Всё не могу работать. Сейчас попробую. В книге ничего не записано. Писал письма: Кони, Кудрявц[евой]. Вчера были фабричные и новый, Медоусов, кажется.
12 Дек. 96.
Много перестрадал в эти дни и, кажется, подвинулся вперед к спокойствию и добру — к Богу. Много читаю об искусстве. Уясняется. Даже и не сажусь писать. Маша уехала. Приехали Чертковы. Нынче написал послесловие к воззванию.
15 Декабря 96. М. Сейчас 2 ч. утра. Ничего не делал. Болел желудок. Я спокоен: нет охоты писать. Странная потребность тревоги у С[они]. Сейчас была у меня с вопросом, не пойти ли проведать П[елагею] В[асильевну]. Странно.
Кое-что записано; не выписываю всего. Одно очень поразило меня: это мое ясное сознание тяжести, стеснения от своей личности, от того, что я — я. Это мне радостно, п[отому] ч[то] это значит, что я сознал, признал хоть отчасти собою того не личного я.
16 Д. 96. М. Е. б. ж.
Нынче 19 или 20 Д. 20 Д. 96. М. Прошло 5 дней, и чувство это — стеснения, тяжести своего тела и потом — сознания существования того, что не тело, страшно усилилось. Хочется скинуть эту тяжесть, освободиться от этих пут и вместе с тем чувствуешь их. Тело — надоело. — Всё это время ничего не работаю и испытываю тяжелую тоску. Борюсь с ней тем, что ищу в своей жизни задачи вне этой жизни. Такая есть одна: приближение к совершенству Бога — к любви. Вчера так ясно было, что жизнь здесь есть не что иное, как проявление здесь в этих формах наибольшего, божеского совершенства. Жить до века и до вечера — это по времени. Жить для>[124] всемирной жизни и для этой — это по пространству. —
Ничего за это время не делал и не могу. Живу дурно.
Записаны разные пустяки об искусстве:
1) Приводят в доказательство того, что искусство хорошо, то, что оно производит на меня большое впечатление. Да кто ты? На декадентов производят сильное впечатл[ение] их произведения. Ты говоришь, что они испорчены. А Бетховен, непроизводящий впечатления на рабочего челов[ека], производит такое впечатление на тебя только п[отому], ч[то] ты испорчен. Кто же прав? Какая музыка несомненна по своему достоинству? А та, кот[орая] производит впечатл[ение] и на декад[ента], и на тебя, и на рабочего человека: простая, понятная, народная музыка.
2) Какое бы облегчение почувствовали все, запертые в концерте для слушания Бетхов[ена] последн[их] сочинений, если бы им заиграли трепака, чардаш, или т[ому] п[одобное].
3) Был Иванцов и говорил о том, что он признает только ощущения, что сам человек, «я», есть ощущение. Ощущение получает ощущения. Он дошел до этой глупости, п[отому] ч[то] прием научный: ограничения области исследования — не признавание ничего дальше ощущения — очень хорошо и полезно для практических целей науки опытной психологии, но никуда не годится для жизненного мировоззрения. И эту-то ошибку часто делают люди: переносят прием, годный для науки, в жизнь.
