ПСС. Том 43. На каждый день. Часть 1 - [36]

«Я занят добрым, несомненно полезным для других делом, и вдруг меня схватывает болезнь, обрывает мое дело и томит и мучает меня без всякого толка и смысла. Перержавел винт в рельсах, и нужно, чтобы в тот самый день, когда он выскочит, в этом поезде, в этом вагоне ехала добрая женщина-мать, и нужно, чтобы раздавило на ее глазах ее детей. Проваливается от землетрясения именно то место, на котором стоит Лиссабон или Верный, и зарываются живыми в землю и умирают в страшных страданиях ничем не виноватые люди. Зачем, за чтò эти тысячи других, бессмысленных, ужасных случайностей, страданий, поражающих людей? Какой это имеет смысл?»

Ответ на это тот, что рассуждения эти совершенно справедливы для людей, не признающих духовной жизни. Но дело в том, что здоровых людей, не признающих духовной жизни, нет и не может быть. Люди только думают, что не признают духовной жизни. Ведь если бы люди делали только те выводы, которые неизбежно следуют из одного телесного миросозерцания, такие люди, понимающие свою жизнь как личное существование, ни минуты не оставались бы жить. Ведь ни один работник не стал бы жить у хозяина, который, нанимая работника, выговорил бы себе право всякий раз, как это ему вздумается, жарить этого работника живым на медленном огне, или с живого сдирать кожу, или вытягивать жилы и вообще делать все те ужасы, которые он на глазах нанимающегося без всякого объяснения и причины проделывает над своими работниками. Если бы люди действительно вполне понимали жизнь так, как они говорят, что ее понимают, ни один от одного страха всех тех мучительных и ничем не объяснимых страданий, которые он видит вокруг себя и которым он может подпасть всякую секунду, не остался бы жить на свете.

А люди — люди живут, жалуются, плачутся на страдания и продолжают жить.

Объяснение этого странного противоречия только одно: люди все в глубине души знают, что жизнь их не телесная, а духовная, и что всякие страдания всегда нужны, необходимы для блага духовной жизни. Когда они возмущаются против страданий, но продолжают жить, то происходит это только оттого, что они умом утверждают телесность жизни, в глубине же души знают, что она духовна и что никакие страдания не могут лишить человека его истинного блага.

6.

Болезнь есть естественное состояние христианина, потому что в этом положении христианин бывает таким, каким должен быть всегда. Она приучает к лишению всяких благ и чувственных удовольствий, приучает удерживаться от страстей, которые всю жизнь обуревают человека, быть без честолюбия, без жадности, быть всегда в ожидании смерти.

Паскаль.

7.

Созревание души дороже, чем блеск и избыток сил, и вечное в нас должно воспользоваться тем разрушением, которое производит в нас время.

Амиель.

8.

Рост физический — это только приготовление запасов для роста духовного, который начинается при увядании тела.

29 ФЕВРАЛЯ.

1.

Если смерть страшна, то причина этого не в ней, а в нас. Чем лучше человек, тем меньше он боится смерти.

Для святого нет смерти.

2.

Ты боишься смерти, но подумай о том, чтò бы было с тобою, если бы ты должен был вечно жить таким, каков ты есть.

3.

Если жизнь есть сон, а смерть — пробуждение, то тогда то, что я вижу себя отдельным от всего существом, есть сновидение.

4.

Жизнь не имеет ничего общего со смертью. Поэтому-то, вероятно, всегда и возрождается в нас неосмысленная надежда, затемняющая разум и заставляющая сомневаться в верности нашего знания о неизбежности смерти. Телесная жизнь стремится упорствовать в бытии. Она повторяет, как попугай в басне, даже в минуту, когда его душат: «Это, это ничего».

Амиель.

5.

В последние, предсмертные минуты духовное начало оставляет тело и, оставляя его, соединяется ли с безвременным, внепространственным началом всего или переходит в другую, опять ограниченную форму, мы не знаем; знаем только то, что тело оставляется тем, чтò живило его, и становится только предметом наблюдения.

6.

Мы беззаботно стремимся в пропасть, держа перед собою заслон, чтобы не видать ее.

Паскаль.

7.

Человек, как животное, противится смерти, но благодаря разуму он всегда может заменить это противление не только покорностью, но и согласием.

8.

Для умирающего человека раскрывается что-то в минуту смерти. «Ах, так вот чтò», говорит все выражение умирающего. Мы же, остающиеся, не можем видеть того, чтò раскрылось ему. Для нас раскроется после, в свое время.

9.

Мысль о близости смерти распределяет все наши поступки по степени их истинной важности для нашей жизни. Приговоренный к немедленной казни не станет заботиться об увеличении, сохранении своего состояния, ни об установлении о себе доброй славы, ни о торжестве своего народа перед другими, ни об открытии новой планеты и т. п., но за минуту перед казнью постарается утешить огорченного, поднимет упавшего старика, перевяжет рану, починит игрушку ребенку.

10.

Смерть — это освобождение от односторонности личности. От этого-то, повидимому, и зависит выражение мира и успокоения на лице у большинства покойников. Покойна и легка обыкновенно смерть каждого доброго человека; но умереть с готовностью, охотно, радостно умереть — вот преимущество отрекшегося от себя, того, кто отказывается от воли к жизни, отрицает ее. Ибо лишь такой человек хочет умереть действительно, а не повидимому и, следовательно, не нуждается и не требует дальнейшего существования своей личности.