ПСС. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты - [138]
— Et le победоносное православное воинство, — сказал Билибин, перепуская свои мешки с одного глаза на другой, — j’espère que le воинство se fera dans cette occasion une page dans l’histoire et se fera mitrailler[1737] за веру, царя и отечество.[1738]
— Savez vous, le воинство au fond n’est pas trop mauvais?[1739] Я узнал его в это последнее сражение. Солдат очень хорош. Офицеры дрянь. Но, всё вместе, это еще хорошее орудие в руках искусного человека. — И невольно он всё улыбался. — Как подумаешь, какая перемена: после вечера у кн[ягини] Э[стергази] завтра я буду в палатке, в избе, с солдатами. — Он помолчал. — Я это люблю, право люблю. Не бойтесь, может быть вы и хорошее услышите от нас. Мне завтра надо ехать. Когда мне дадут депеши?
— Я думаю, завтра, — сказал Билибин. — Бонапарт не пропустит этого случая, что[бы] не воспользоваться им. Надо быстро и решительно действовать со всей энергией, [1 неразобр.] он и закутываясь теплее в халат.
— Savez vous, — сказал Билибин, усаживаясь, — que nous ne sommes plus en sûreté ici. En fuyant de ce train nous irons jusqu’en Chine.[1740]
Оба помолчали. Билибин зажмурился и стал тереть себе лицо. Когда он кончил тереть лицо, на нем не было ни одной складки, оно сияло приятной, умной улыбкой. Он посмотрел на князя Андрея, который, задумавшись, переминал воск своими тонкими пальцами.[1741] Видно было, что он [2 неразобр.] — Вы мне очень интересны, сделайте мне удовольствие, скажите мне, что вы такое? — Он помолчал и всё улыбался. — Что вы такое?[1742] Вы умны, вы недовольны и всё чего то хотите. Vous êtes à genoux devant Buonaparte, c’est votre dieu, vous méprisez vos compagnons d’armes et c’est avec eux que vous faites la guerre contre votre dieu.[1743] Растолкуйте мне, что вы такое?
— Я честолюбив, очень честолюбив. А зачем, я не знаю. Et bien [?] bonne nuit. Il n’y a rien de tel que de dormir pour décider dans une question difficile.[1744]
Видно было, что теперь Билибин сбирался говорить не одними mots,[1745] но что у него была мысль, которую он хотел выразить.
— Все это очень хорошо (bel et bon), — сказал он. — Армия в опасности, вы поедете, вас убьют или возьмут в плен. Зачем? — Болконской посмотрел на него удивленно, как будто спрашивая его, шутит ли он, или бредит; но по ясному, умному взгляду заметив, что он не шутит и не бредит, он ответил:
— Оттого, что это мой долг.
Билибин улыбнулся, как будто говоря: «вот оно так и есть». Но улыбка его была очень приятна.
— Нет, оставим это, — сказал он. — Дайте руку. Он сделал ему знак пальцами.[1746]
— Нет, я не масон, — сказал Болконской.
— Это тем лучше.[1747] Но возвратимся опять к тому вопросу. Вы меня очень интересуете. Я вас давно знаю и у вас есть будущность. Зачем вы служите в военной службе?
— Затем, что раз я избрал эту карьеру, чувствую себя к ней способным, — отвечал князь Андрей без малейшего замешательства и не отклоняясь от такого анализа своих побуждений, которые для него все были логически ясны и последовательны. — Затем, что я честолюбив, затем, что я люблю славу...
— Хорошо, довольно. Вы — люди с[1748] принципами для меня очень интересны. Вы — военный потому, что это карьера?
— Да. И карьера, которую я люблю.
— Но ведь служить, это значит воевать, убивать людей. Зачем? Разве ваше спокойствие нарушено, разве вы не можете в Петербурге любить женщин и наслаждаться жизнью оттого, что Буонапарте[1749] завладел Генуей? Вы богаты, вы независимы, вы образованы.
Болконский смотрел на него, не понимая.
Князь Андрей имел один из тех умов[1750]
* №31 (рук. № 70. T. I, ч. 2, гл. XIV).
В то время, как давя друг друга, бежали обозы, и главнокомандующий прощался с князем Багратионом, отсылая его на верную погибель, войска, составлявшие отряд Багратиона, стояли в виду французских войск, не зная всей опасности своего положения и не думая о нем. Войска эти были так измучены своим ночным переходом 2-го и беспрестанными передвиженьями 3-го и 4-го числа, что одною мыслью и заботою их был отдых. После ночного перехода их поставили на Венско-цнаймской дороге лицом к ожидаемым французам, частью в городке Голабруне и деревне Шенграбене, частью совсем сзади в деревне Грунте и около нее в поле, лагерем. Едва они пришли, как все пехотные полки потребовали на работы укреплении. Не успели поесть каши, как австрийские гусары, стоявшие впереди, отошли назад, и весь отряд, оставшийся неожиданно без аванпостов, стал вновь перемещаться. По лагерю пронесся слух, что австрийцы изменили, и начальство должно было вмешаться для того, чтобы удержать солдат от побития камнями проходивших Гесен-кобургских гусаров.[1751] Войска видели, что Багратион проехал в Шенграбен, и стало известно, что все начальники были собраны на военный совет. Скоро после этого на месте ушедших австрийских гусар у Голабруна показались синие капоты французов. Багратион опять появился верхом между войск, адъютанты поскакали по разным направлениям и, не доев каши, солдаты строились, рассыпали цепь и отступали. Шенграбен очистили и за оврагом остановились. Дело не начиналось. Начальство ездило взад и вперед, и солдаты, и офицеры не имели ни времени отдохнуть, ни сварить каши. Целый день и целую ночь ожидали каждую минуту начала сражения. Мелкий дождик не переставал. На другой день к вечеру пронесся слух не только о перемирии, но и о мире, и 4-го числа, в тот самый день, как Lemarrois скакал с письмом к Мюрату, солдаты в первый раз сварили кашу. Люди отряда были так измучены, что для них было совершенно всё равно — мир ли или война, придется ли им драться одному против десяти или вовсе итти назад в Россию. Все желания их большинства были теперь направлены на одно... отдохнуть, обсушиться, согреться и поесть горячего.
