ПСС. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты - [103]
— Го, го, — сказал он, оглядывая ее округленную талию. — Поторопились, нехорошо. Ходить, ходить надо, как можно больше, как можно больше, — сказал он. Княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов, она молчала. Он спросил ее об отце и княгиня заговорила о общих знакомых Петербурга, передавая князю поклоны и городские сплетни.[1244]
— La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son mari, et la pauvre a pleuré les larmes des yeux.[1245]
Видно было, что кроме как в рассказах о том, что было, княгине неловко. В этих же рассказах она была дома.[1246]
[Далее со слов: По мере того, как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее..., кончая: Вечером старый князь, не отступая от своего порядка жизни, ушел к себе. — близко к печатному тексту. T. I, ч. I, гл. XXIV—XXV.] Андрей, одевшись опять в дорожный сюртук, распорядившись с своим камердинером,[1247] сам осмотрев коляску и уложив погребец, шкатулку и саблю, которая, он полагал, ему нужна будет, велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Всё это было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками. Все эти дорожные и вообще жизненные принадлежности были всегда в большом порядке у князя Андрея.
В минуту отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего.[1248] Видно не в радостном свете представлялось Андрею ни то, ни другое. Лицо его было очень задумчиво и грустно. Он, заложив руки назад, с несвойственным ему искренним и детским жестом, быстро ходил по комнате из угла в угол.
[Далее со слов: Страшно ли было ему итти на войну... кончая: Андрей строго посмотрел на нее. — близко к печатному тексту. Т. I, ч. 1, гл. XXV.]
— Moi, j'aime cette galerie. C’est si mystérieux. Je m’y promène le soir ordinairement.[1249]
— Боюсь, что ваши прогулки отвлекали вас от обязанности при моей сестре.
— Я вас не понимаю, — сказала m-lle Bourienne.
— Извините, мне некогда объяснять вам подробности, — проговорил он, своим потухшим взглядом оглядывая ее лоб и волосы, но не глядя ей в лицо.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась. И ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, слышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
— Non, mais figurez vous la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et fausses dents comme si elle voulait défier les années et même les souvenirs de son terrible mari.[1250] Xe, xe, xe.
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз восемь слышал при посторонних князь Андрей от своей жены. Он тихо вошел в комнату. Княгиня говорила одна, перебирая петербургские знакомства, воспоминания и даже фразы. Она сидела толстенькая, румяная, с ногами на диване и неумолкаемо болтала. Она жалка показалась мужу. Он погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Когда Андрей присоединился к ним, ее разговор не переменился, она перебирала знакомых, только теперь вспомнила о княгине Д., которая жила в деревне с мужем и рожать приехала в Петербург.
— C’est l’opposé de ce qui m’arrive,[1251] — сказала она.
— Неужели ты в самом деле в ночь едешь? — сказала она.
— Что делать... — он помолчал и прибавил, — мой друг, — видимо стараясь быть как можно мягче.
— Андрей, поезжай в воскресенье, для меня.
— Нельзя, ma chère amie[1252]... я и так просрочил отпуск. Ежели я не догоню Кутузова на границе в Радзивилове, мне будет очень трудно.
— А мне так страшно, так страшно. Одной.
— A Marie — ты ее и не считаешь, а она тебя так любит.
Княгиня подвинулась к Marie и засмеялась своим милым смехом и пожала ей руку и поцеловала ее.
— А я как полюбила cette chère Marie,[1253] — сказала она мило и с тактом, поправляя сделанную неловкость. Но почему то казалось, что эта любовь к Мари, о которой она говорила, не имела никакой цены.
[Далее со слов: На дворе была темная осенняя ночь, кончая: Мне и так совестно, что я вам на руки оставляю беременную... — близко к печатному тексту. Т. I, ч. 1, гл. XXV.]
— Петербургскую манеру оставь. Скажи: сделайте то то и то то.
— Ну так вот что сделайте: когда жене будет время родить, в последних числах ноября, пошлите в Москву за акушером — он предупрежден. Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
— Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, я согласен, и что из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела и она боится.
— Она и есть, — про себя проговорил старый князь и продолжал дописывать. — Я сделаю. Она и есть, она и есть, — повторял он.
— Кто она?
— Твоя жена.
— Что она?
— Дура, — коротко, как один слог отрезал князь и, расчеркнув свою подпись, начал свертывать письмо.
